Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Один раз он спросил ее:

— А почему бы тебе не попробовать поступить в иняз?

— Ты считаешь, что иностранный язык нужен только для поступления в институт или для научной работы? Нет. Я твердо решила, что больше учиться не пойду. Но отчего бы рабочему человеку не знать пару иностранных языков? Язык сам по себе, конечно, не специальность. Зато с его помощью можно шире узнать мир, найти ответы на интересующие тебя вопросы.

— Но я никак не пойму, почему ты приняла такое решение?

— Это решение мне подсказала сама жизнь. За мои проступки.

— Правда?

— Не верь тому, кто скажет, что это не так.

Лян Цисюн был задет:

— Но здесь все равно что-то не так. Ты же понимаешь, как государству нужны сейчас знающие, талантливые люди. Такие, как ты, должны дать простор своему творчеству. Ведь ты можешь гораздо больше, чем я! Можешь добиться больших успехов!

— Диплом университета — это слава и успех? Да, есть диплом — значит, есть твердая зарплата, престижное удостоверение. А еще больше почета, если получишь диплом за границей.

— Какого черта ты все самое хорошее превращаешь в дерьмо?! — Лян Цисюн вышел из себя и крикнул, как будто его укололи.

— Я только хочу сказать, что ты материалист и очень прочно стоишь на земле. — Ли Хуэй даже опустила руку и показала. — Ты порой заставляешь меня вспомнить слова одного поэта. Он сказал: «Огромные горы в туманной дали кажутся окрашенными в один цвет. Но углубись в лес — и только тогда увидишь все богатство красок, увидишь то, что отличает одно дерево от другого».

— Отличает?

— Да. У нас с тобой не совсем совпадает отношение к некоторым идеалам. Взять хотя бы «четыре модернизации». Если только небольшое число людей обладает высоким научным и культурным уровнем, если рабочие и крестьяне наполовину неграмотны, если школа и производство только в начале своей эволюции — разве все это не говорит о том, что до «четырех модернизаций» еще слишком далеко? К тому же, на мой взгляд, ни элитарность, ни бюрократизм еще вовсе не искоренены.

— Тогда для чего же ты учила язык?

— Ты думаешь, что если человек — простой рабочий, то ему незачем учить иностранные языки? Я давала тебе читать дневник своего друга, помнишь?

Дневник Ян Фаня! Лян Цисюн вспомнил маленькую книжечку и то, что было написано на внутренней стороне ее обложки:

«Нужно стремиться, искать. В жизни есть место и для тебя, в жизни и для тебя есть настоящая красота. Все это не на небесах, не в руках твоих родителей. Где же человек найдет свою весну? Друг, она у тебя под ногами».

— Мне нравятся эти слова. И я чувствую так же. — В глазах Ли Хуэй мелькнул какой-то странный свет — чистый и яркий, — словно приоткрылось окошко у нее в груди и сквозь него можно было увидеть ее душу. Может быть, она и права…

Что-то подсказывало Лян Цисюну, что он не может согласиться, уступить даже ради любви. Мужское самолюбие? Он был готов к этому столкновению любви и самолюбия, даже предчувствовал, что самолюбие победит. Его весна принадлежит ему, и Ли Хуэй будет принадлежать ему.

Придорожные ивы напоминали клубы зеленого дыма. Ивовые ветви будто что-то хотели сказать, касались его лица, успокаивали. Эти ветви, как волосы Ли Хуэй, похожи на водопад, источают приятный запах. Ли Хуэй с детских лет любила свои непокорные длинные волосы. Она подрастала, и волосы становились все длиннее и длиннее. Еще совсем маленькой она играла в жмурки, упала и пробила себе голову. В больнице решили делать операцию и волосы остригли. Как она плакала… Потом, конечно, все позабылось, волосы постепенно отросли, но она часто еще плакала во сне. Когда Ли Хуэй выросла, ей стал сниться один и тот же сон: она взлетает, летит, поднимается все выше, к самому синему небу, выше облаков и достигает наконец небесного царства. Тут волосы ее начинают расти, становятся удивительно длинными — до самой земли… Потом она стала красивой, привлекающей внимание девушкой, и ее длинные волосы делали ее еще более необычной и притягательной. Но потом пришла «все сметающая „великая культурная революция“», Ли Хуэй стала хунвэйбинкой и сама сделала себе короткую, «революционную», прическу… И опять прошло время, и ее собственный яростный энтузиазм стал казаться ей смешным. Ли Хуэй снова отпустила волосы, и ножницы больше не прикасались к ним. И сегодня ради того, чтобы избавиться от разговоров, расспросов, давления начальства, чтобы получить одобрение окружающих, чтобы стать передовиком, — ради этого она должна опять подстричь свои волосы? Может ли она на это пойти? Лян Цисюн надеялся упросить ее: только на этот раз, ради него, ради их любви. Лян Цисюн никогда в своей жизни не волновался так, как сегодня. Он так любил ее, так мечтал о ней, так хотел увидеть ее, хотя бы на одну минуту! Дорога как будто растягивалась у него под ногами, мимо, словно поток воды, неслись машины — светящаяся огнями река.

Вот и знакомый квартал на Садовой. Дом пять, третий подъезд, квартира 303 — там живет Ли Хуэй. Он вспомнил, как пришел к ней в первый раз. Пришел смотреть те самые фотографии, которые она сняла на Тяньаньмэнь четвертого апреля и только теперь проявила. День был такой же жаркий. Дома она одна, он застал ее за обедом. На ней розовая нейлоновая блузка, и в вырезе видна грудь — ровно настолько, чтобы ничего не показать, но заставить волноваться. Она заметила его реакцию, простодушно оглядела себя и, засмеявшись, накинула какую-то кофточку. Потом подвинула ему стул:

— Ну что ты стоишь, садись поешь. У вас дома, наверное, не едят так рано? Попробуй мое произведение! В степи я научилась ездить на лошади и готовить. Вот, все эти овощи приготовила я, и вот еще. Выпей стаканчик — можешь обыскать весь свет, но такого не отыщешь.

Вино! На ее губах непонятная улыбка. Она налила в стакан красное, как кровь, вино. Лян Цисюн каким-то отсутствующим взглядом смотрел на этот стакан. Ли Хуэй, не сдержавшись, рассмеялась:

— Что с тобой? Только не говори, что ты тоже был хунвэйбином! Надо забыть эту боль и сумасшествие… — Закрыв глаза, она вдруг замолчала, как будто усилием воли заставила себя больше ничего не говорить. Но Лян Цисюн почувствовал, что из сердца ее, как клич, рвется крик и если он вырвется наружу, то огнем зажжет все вокруг.

Как часто чувства человека находятся в мучительном противоречии. Именно в таком состоянии находился Лян Цисюн. Он стоял перед дверью 303-й квартиры, сердце его, казалось, остановилось. Не было сил даже позвонить. Вдруг раздался какой-то легкий шум, заставивший его вздрогнуть. Дверь приоткрылась. На Ли Хуэй был надет белый фартук, она заметила Ляна, и в ее взгляде ему почудилась неприязнь.

— А-а, это ты. Так рано? Заходи, заходи — будешь уговаривать постричься или проинспектируешь мою папку с рисунками?