Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Ли Цянфу расставил свои тонкие ноги:

— Пойду к секретарю Фэну и все ему выложу!

— Не ходи, ни в коем случае не ходи! — набравшись храбрости, отчаянно выкрикнула жена и с тем же отчаянием добавила: — Разве мало тебя критиковали?

Ли Цянфу струхнул, суровое выражение невольно сошло с его лица.

— Он же приехал не для критики, а для снятия колпаков! Если меня реабилитируют, я смогу сидеть на собраниях рядом с бедняками и середняками, стану равноправным членом коммуны. Ты понимаешь это? Тьфу, ничего ты, я вижу, не понимаешь!

Но его полумертвая жена сегодня вдруг оживилась и заговорила:

— А если не реабилитируют? Тогда тебя за твою беготню обвинят в лучшем случае в неподчинении властям, а в худшем — в контрреволюции. Чувствуешь, как тебе за это достанется?

Ли Цянфу похолодел. Да, в ее словах есть резон. Он еще раз взглянул на свою жену и просто не мог поверить, что эти умные слова вылетели из ее рта. Потом подошел к ней и сказал так мягко, как не говорил еще никогда:

— Успокойся, я уже все обдумал. Ваньцзюй ко мне относится неплохо. Перед каждым проработочным собранием он меня заранее предупреждает — это же забота обо мне! Разве ты забыла, как однажды летом меня выставили прямо на току, под самым солнцем… Пот с меня льет, а Ваньцзюй вдруг говорит: «Ты что, мертвый, не можешь два шага сделать, чтоб под дерево стать? Если сознание потеряешь, у нас нет времени тебя домой тащить!» Ты понимаешь, это он мне говорил!

Жена подумала и кивнула: действительно, было такое. Ли Цянфу довольно сощурился, взял шапку, но жена опять удержала его и сказала тихо:

— Ты все-таки подумай хорошенько! Тебя ведь много били за эти годы. Неужто люди еще верят в твою честность?

Это уже обозлило Ли Цянфу, она сама не верит в него! Помрачнев, он выскочил с шапкой из дому и пошел куда глаза глядят. У него, конечно, не хватило мужества пойти к секретарю укома. Самым крупным кадровым работником, которого он видел после революции, был начальник охраны народной коммуны — человек гораздо более строгий, чем Ли Ваньцзюй. Когда изредка наезжал секретарь парткома коммуны, Ли Цянфу обходил его далеко стороной. Что уж говорить о секретаре укома? Пойду-ка я лучше к Ли Ваньцзюю, все-таки мы с ним из одной деревни!

Уже стемнело, но дорога была знакомой, так что скоро он оказался на месте…

Тем временем Ли Ваньцзюй в тяжелом раздумье сидел на кане. Это дело по реабилитации помещиков и кулаков сулило ему немало неприятностей. Линь Цуйхуань, видя его печально нахмуренные брови, злилась, волновалась и в то же время жалела мужа. Вечером, когда она подала ужин, Ли Ваньцзюй проглотил не больше двух кусков. Жена советовала ему прилечь, но он только мотал головой. Она потрогала его лоб — холодный, жара нет, выходит, не болен. Не выдержав, Линь Цуйхуань вздохнула и сказала обиженно:

— Говорила я тебе, чтоб не высовывался, не лез, куда не надо, так ты не слушал! Все силу свою пробовал! «Построю сыроварню» да «построю сыроварню», а что из этого получилось?

— Коммунарам хоть немного денег перепало! — огрызнулся Ли Ваньцзюй.

Он вспомнил, что изрядно намучился с этой сыроварней. Стоял семьдесят четвертый год, во всей стране критиковали Линь Бяо и Конфуция, отбирали приусадебные участки, чтоб «обрубить хвост капитализму». В деревню непрерывным потоком шли разные пропагандистские бригады, комиссии, рабочие группы — посидеть и то нельзя было спокойно. Люди полностью обнищали. Одним садом было невозможно оплатить ни минеральные удобрения, ни ядохимикаты, а подсобными промыслами заниматься запрещали. Вот он думал-думал и надумал построить сыроварню. Соевые бобы есть, рабочих рук хватает, соорудил домик, котел поставил — и вари деньги. Сыр можно продавать, жмыхами — свиней кормить, в общем, сплошная выгода. Но думать-то приятно, а как открыть? Начальство наверняка скажет, что он не занимается главным делом и идет по капиталистическому пути; коммунары испугаются, что зря деньги потратят, а когда на лисицу охотишься да не убьешь — вся душа свербит. Даже старый бригадир и тот запел отходную. Если бы ему в голову не пришел один хитрый трюк, не было бы у них до сих пор никакой сыроварни! Теперь-то все это кажется почти пустяком, а тогда он здорово рисковал. Эх! Первым делом надо было придумать «новое направление борьбы» — иначе и сыроварни бы не получилось, но и греха за ним сейчас не было бы. В то время все рассуждали так: если враг против чего-нибудь выступает, значит, это надо немедленно осуществить, ему назло. Поймал он Ли Цянфу на его зловредных словах о сыроварне и сразу понял: теперь дело сладится. Раз враг против, значит, мы за, все без ошибки.

— Любишь ты хвастаться! — продолжала между тем Линь Цуйхуань. — Думаешь, что умный, а на самом деле глупее некуда! Кто в деревне не знает этого подонка Ли Цянфу? Как можно было на него полагаться? Посмотрим, удастся ли еще замять это дело!

— У меня сердце уже давно на шее висит, пусть смотрят на здоровье — красное оно или белое! — снова огрызнулся Ли Ваньцзюй.

Разве я полагался на Ли Цянфу? Все и без расспросов знали, что он это говорил. А он помещик, классовый враг; раз он против, значит, мы за, что и требовалось доказать. Созвали собрание по критике, протокол послали наверх, заткнули всем рты, дело и сладилось. Коммунары от этого только выиграли, стали больше получать за трудодень, обществу тоже польза, а чего все это стоило мне — никто не знает.

Линь Цуйхуань, видя, что он по-прежнему сидит неподвижно, не на шутку взволновалась и сказала, успокаивая его:

— Ладно, снимут с него колпак или нет — чего ты-то печалишься? Что такого хорошего в этом Ли Цянфу?

Да, ничего особенно хорошего в нем нет. Зловредные слова он действительно говорил, его покритиковали, он это признал, сыроварню построили, вот и все дела. Кто его заставлял лезть со своей болтовней в каждую дверь? И Гу Цюши хорош, чего он понимает? Вспомнили старинную историю о том, как Чжоу Юй избил Хуан Гая! Ну сболтнул старик, ты услышал, и ладно. Чего тягаешься с этим дураком, которому давно на кладбище пора? Все же в деревне знают цену его словам.

Хорошо хоть на этот раз секретарь Фэн кое-что понял. Правда, вранье — все слепилось в один идиотский комок, не расклеишь. Эх, тяжело было в прошлые годы деревенским руководителям, даже ругань почиталась чуть ли не за счастье, но сейчас терпеть такое уже неприятно. Ну и что из того, что неприятно? Тебя спрашивать не будут, а что хотят с тобой, то и сделают!

Как раз во время этих размышлений Ли Ваньцзюй услышал за окном крик:

— Секретарь, вы дома?

Так обычно кричал Ли Цянфу. В дома бедняков и середняков он не решался ходить, боясь, что от него будут шарахаться, как от заразного. К помещикам и кулакам он тем более не ходил, опасаясь, что его заподозрят в сговоре. Единственный, к кому он мог ходить, — это Ли Ваньцзюй. Как помещичий элемент, он имел полное право прийти к секретарю партбюро, хозяину всей деревни, и доложить ему, как он исправляет свою идеологию. Но в дом секретаря он опять же не смел войти. У Ли Ваньцзюя часто собирались другие кадровые работники бригады, и всякий нахальный визит мог быть расценен как выведывание секретов. Поэтому Ли Цянфу обычно становился посреди двора и кричал. Если в доме было собрание, Ли Ваньцзюй выходил к нему на несколько слов, а если нет — даже приглашал его в дом.