Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Опустили занавес, и стало темно. На декорации с изображением неба раскачивалась огромная тень дирижера, словно привидение. А из-за кулис все лилась мелодия: «Чайка, морская сизокрылая чайка, куда ты улетела?..»

Танцоры ансамбля спешили сменить декорацию: палуба иностранного судна. Вдали синеет море, на первом плане — перила, бортовой трап, каюты, под тентом — столик и два стула. Из-за кулис доносится мелодия. Инь Сююань, выступающая в роли официантки, одета по-европейски. Она энергично шагает, откинув назад голову, выпятив грудь, в ожидании, когда поднимется занавес. С сигаретой в руке она старается выглядеть как можно раскованнее, что якобы свойственно иностранцам. Лао Вэю неприятно на нее смотреть. Лицо у Инь Сююань круглое, немного плоское, миндалевидные, очень красивые глаза излучают нежность, маленький рот, на щеках ямочки — знак благородства и доброты. Ее золотистые волосы, яркое платье в цветах, туфли на тонком высоком каблуке, выпяченная грудь, сигарета, небрежный жест, которым она отбрасывает волосы, вызывающий смех не могут заслонить воспоминания Лао Вэя о девушке в матерчатых вышитых тапочках, которая теребит кончик длинной косы. Именно такой была Инь Сююань в жизни. Лао Вэй до сих пор не забыл, как в «Женитьбе маленького Эрхэя» она играла Сяо Цинь, скромную, добрую, целомудренную девушку. Лучше бы их ансамбль, думал Лао Вэй, ставил оперы о жизни крестьян: большинство актеров — из северных городов и ближайших уездов, все они просты, добродушны. Да и кругозор их недостаточно широк, ведь живут в захолустье, и профессиональная подготовка слабая. В ролях крестьян они были бы органичны и естественны. И зрителю приятнее. Но времена «Женитьбы маленького Эрхэя» прошли, сейчас такие вещи не пользуются успехом. Публика в основном молодая, а молодые предпочитают Лю Лицзюнь и электроорганы, им подавай румбу, «Превратности любви золотоволосой американки и отважного моряка»… Лао Вэй однажды слышал, как какой-то модно одетый молодой человек с издевкой изрек: «Пошлые байки Уолл-стрита, ничего интересного», и все рассмеялись. Но Лао Вэю было не до смеха.

Занавес поднялся. Инь Сююань сидела, закинув ногу на ногу, с вызывающим видом, и грызла семечки. Лао Вэй отвернулся и стал смотреть в оркестровую яму. Оркестр еще не начал играть. Сяо Тан устремил взгляд на пульт, где лежали ноты; остальные болтали, смеялись, постукивая друг друга смычками. Микрофон, к счастью, был отключен, не то зрители услышали бы, что здесь веселее, чем на сцене. Лао Вэй нахмурился и посмотрел в зрительный зал. Военные в первом ряду шепотом переговаривались, большеглазая девушка, лукаво посмеиваясь, подняла руку, изобразила жестом орхидею, а потом, подражая актрисе на сцене, сделала вид, будто грызет семечки, и оттопырила мизинчик в точности так, как Инь Сююань. Лао Вэй невольно перевел взгляд на Инь Сююань и увидел, что она сложила пальцы в орхидею [31] Орхидея — символ куртизанки. . Он не знал, делают ли так иностранцы, но смотреть все равно было противно.

Она могла бы играть прелестных деревенских девчонок, и тогда, возможно, их труппа не превратилась бы в ансамбль, пели бы они старинные арии из музыкальной народной драмы люцзыси [32] Жанр музыкальной драмы, распространен в провинциях Шаньдун, Цзянсу, Хэнань. . Лао Вэй никогда не слышал этих арий, говорят, что их приятнее слушать, чем пекинскую оперу. Но это людям пожилым, а среди зрителей таковых становится все меньше и меньше, видимо, жанр люцзыси в недалеком будущем канет в вечность. В конце пятидесятых сюда приехали по распределению выпускники театральных институтов двух провинций и привезли с собой сольные вокальные номера, оперу и драму. Через несколько лет труппа стала разножанровой и, по сути дела, превратилась в ансамбль, хотя по привычке они называли себя по-прежнему труппой люцзыси. В это время как раз и приехал Лао Вэй. Тогда еще им не приходилось сталкиваться с серьезными материальными трудностями. Труппа была народная, народ платил артистам зарплату, а труппа давала ему духовную пищу. Лао Вэй часто вспоминает то время, оно чем-то напоминало военное. Выступали на поле, в шахте, у мартеновской печи, прямо на паровозе или на танке — куда надо было, туда и ехали. Это и было истинно революционным искусством, не то что сейчас…

— Искусство стало товаром, оно продается! — кричал вне себя от гнева Лао Вэй начальнику отдела культуры. — Мы даем духовную пищу! Не торгуемся!

— Вы даете духовную пищу, а требуете материальную! — услышал он в ответ.

— Нам много не нужно! Самая высокая зарплата у нас шестьдесят два юаня, — сердито ответил тогда Лао Вэй.

— И мне много не нужно, только чтобы вы окупали себя!

Лао Вэй ничего не сказал. Помолчав немного, он с укором произнес:

— Ты не ведешь хозяйство и не знаешь, сколько стоят масло, спички, соль, рис. Во что обходится аренда помещения, электричество, освещение, реквизит, костюмы и еще многое другое, например струны для скрипок. Возможно, мы чересчур расточительны, без многого можно обойтись.

Начальник отдела культуры Су смотрел в окно, во дворе стояла крестьянка, протягивая руку за подаянием.

Нищета! Когда же с ней будет покончено? Лао Вэй видел брошенных детей. Однажды в холодный зимний вечер на углу улицы Хэпинцяо Лао Вэй увидел брошенного младенца, завернутого в тряпье. Он то закрывал, то открывал глазенки, и они поблескивали в темноте. Ребенок не кричал, не плакал. Таких спокойных детей Лао Вэй в жизни не видел. По собственному опыту он знал, что дети сучат ручками и ножками, кричат. Почему же этот молчит?

— Он скоро умрет, — сказал кто-то рядом.

— До завтра не дотянет, — отозвался другой.

У Лао Вэя от ужаса замерло сердце, волосы встали дыбом, и он заорал:

— А где родители? Почему бросили своего ребенка?

После некоторого молчания раздался чей-то голос:

— Кормить нечем.

Не могут прокормить, прокормить не могут. Одного ребенка! Как же содержать ансамбль, где больше сотни человек? Да еще освещение нужно, костюмы… Настоящее расточительство!

В семьдесят первом Лао Вэй впервые увидел «образцовый спектакль» «Красный женский батальон» в постановке провинциальной труппы оперы и балета. Он был ошеломлен ослепительным светом, великолепием костюмов, огромным оркестром. Он, как самая настоящая деревенщина, подошел к оркестру и во все глаза глядел на большие и малые струнные инструменты, на сверкающие трубы, стоял, как дурак, широко разинув рот. Одних лишь оркестрантов было больше, чем актеров всей его труппы, а сколько артистов! Актрисы как на подбор — красивые и изящные, словно статуэтки, высокие, гибкие. Было чему позавидовать. Подобного совершенства, он знал, его труппе никогда не достичь. Но вот сверху был дан приказ всячески пропагандировать «образцовые спектакли». Танцоры провинциальных трупп стали учиться стоять на носках, и Лао Вэй воспрянул духом. Он подумал, что теперь его труппа сможет сделать рывок вперед.