Патрик Рамбо - Шел снег

Крышка с треском отлетела. Повар смело сунул руку в ящик и достал оттуда щепотку какого-то порошка.

— Поднимите выше факел, чтобы разглядеть, что это такое.

— Не стоит, — ответил гренадер, — я уже все понял.

— А я ничего не понял.

— У вас что, носа нет? Это же нюхательный табак.

— Вот те раз! — удивился кто-то из слуг.

— Так оно и есть, — согласился повар, поднося к носу понюшку табака.

Не прошло и минуты, как его разобрал могучий чих, от которого едва не погас факел в руке гренадера.

Ящики с табаком были сложены в штабель, и их количество впечатляло. Рок и Маскеле хотели продолжить поиски, и потому поторапливали гренадеров и слуг, которые деловито наполняли карманы табаком. Чуть дальше повар обнаружил сваленные в кучу тюки с шерстью и множество бочонков с анисом. Попробовав его, Маскеле скривился:

— На кой черт мне такая приправа! Пусть русские варвары подавятся этим анисом! Если я сварю императору макароны с анисом, он с меня семь шкур спустит.

— Послушайте, вот здесь ваша мебель, — позвал гренадер из соседнего зала.

Чего там только не было! Комоды, кресла, кровати… Выбирай, что хочешь, только не зевай! Себастьян присмотрел себе письменный столик с откидной крышкой. За ним было бы очень удобно на лету записывать ключевые слова писем императора. Но чтобы добраться до этого столика, надо было отодвинуть массивный шкаф, проложить путь между сундуками, ларями и табуретами.

— Такие подушки сгноили, — сокрушался один из слуг.

— Ты бы лучше помог мне, — попросил Себастьян.

— Держите мой факел, — сказал гренадер, — я займусь вашим столиком.

В тот момент, когда Себастьян взял факел и стал его поднимать, из-за роскошного буфета красного дерева появился какой-то тип в каске римских легионеров и белой тоге, скрепленной на плече круглой фибулой. От неожиданности все остолбенели, а один из гвардейцев на всякий случай примкнул штык.

— А! Господа! Я слышу, вы французы, — промолвило привидение, — ужель имею честь я созерцать овеянных бессмертной славой воинов!

— Ты кто? — остолбенело спросил Себастьян.

— Как вам сказать? Кто я? А вы догадайтесь. Света, правда, маловато, но все же, извольте.

Беспокойное пламя факелов лишь подчеркивало гримасы странного незнакомца. А тот положил руку на сердце и начал декламировать:

Это представление всех сбило с толку, и только полуграмотный гренадер-ветеран, которого не прошибешь никакой поэзией, грозно нахмурил брови и рявкнув:

— А ну, отвечай господину Року, а не то я тебе сейчас врежу!

Солдат начал разбрасывать мебель, чтобы добраться до болтуна, но тот себе продолжал, как ни в чем не бывало:

— Господа! Перед вами великий Виалату! Тот самый, кто донес до самых окраин империи голоса наших писателей, классиков и неклассиков! Я — комедиант, трагик, певец, актер! Все искусства слились во мне! Я — единственный и неповторимый!

Тем временем за ним выросли новые фигуры. Зазвучал хорошо поставленный властный женский голос: «Богом клянусь! Да здравствует император!»

— Так, всем выйти на свет! — сердито приказал повар, который на все любил смотреть ясным и трезвым взглядом. Злился он еще и от того, что так и не нашел себе запасную плиту.

Возле ряженого римлянина стояли щуплый юноша в жестяных средневековых доспехах и невысокая женщина лет сорока, а может, и больше. То была мадам Аврора, директриса труппы бродячих комедиантов. За этой троицей топтались еще пять человек.

— Как хорошо, что вы уже здесь, — сказала мадам Аврора. — Нам осточертело в этом мерзком укрытии. Но вы только посмотрите! Мы все-таки умудрились спасти доспехи Жанны д’Арк, каску Брута и тогу Цезаря!

— А как вы оказались в этом дворце? — удивленно спросил Себастьян.

— По заказу графа Ростопчина мы целую неделю репетировали историческую пьесу мадам Авроры, — ответил Виалату. — Граф предоставил нам зал в Кремле. Но все полетело вверх тормашками в третьем акте.

— Это как?

— Жуть, что тут было, — вступил в разговор юноша в доспехах. — Ужас, паника! Мы, знаете ли, здесь неподалеку — прямо за базаром — дом снимаем у одного итальянского коммерсанта. Но туда нам было не дойти. Кругом народ, безумие, паника, плач, вопли… Нам надо было где-то укрыться.

— А дальше что? — спросил Себастьян.

— Нам ничего не оставалось, как спрятаться прямо здесь, — стал пояснять Виалату, поправляя тогу. — Французам появляться на улице — смерти подобно.

— И что же? Вы не понимали, что это случится?

— Мы понимали только свои тексты, — парировала Аврора, задетая бестактностью вопроса.

— Странно, однако… — удивился Себастьян.

— Молодой человек, нам вполне достаточно искусства, — невозмутимо сказал Виалату.

— Мы были полностью поглощены нашими ролями, — послышался сзади тихий девичий голос. — Вы знаете, это так восхитительно — играть роль.

— Нет, не знаю, — ответил Себастьян, пытаясь разглядеть в полумраке артистку. — Как-никак идет война.

— Мы жили только нашей пьесой…

Себастьян высветил факелом наивную простушку, чей голос его явно заинтриговал. На ней была прямая кофточка с короткими рукавами, перкалевая юбка на античный манер и высокие кожаные сапоги со шнуровкой. То была мадмуазель Орнелла, черноокая брюнетка с вьющимися волосами и длиннющими ресницами. Она чем-то напомнила ему замечательную актрису, игравшую в спектакле «Триумф Трояна» недоступную мадмуазель Биготини, которую осыпал дукатами какой-то венгерский меценат…

В руках Себастьяна задрожал факел. Гренадер, опасаясь, как бы тот случайно не поджег деревянный шкаф, забрал у него факел и спросил:

— Так что будем делать с вашим столом, господин секретарь?

— А, да, да, конечно…

Император был раздражен. Его настроение колебалось между яростью и меланхолией. В шесть часов вечера он без всякого аппетита съел котлеты и устроился в красном сафьяновом кресле, закинув ноги на барабан. Бонапарт молча смотрел, как слуги выгружают его походную кровать и складную мебель в кожаных чехлах, доставленную на осликах. На пороге единственного приличного особняка, где ему предстояло ночевать, сидел его первый мамелюк Рустам и чистил пистолеты, стволы которых были украшены стилизованной головой медузы. Стрелял он из этих пистолетов только по воронам.

Приближалась ночь. На биваках под крепостными стенами и в долине загорались костры. После выпитого стакана шамбертена, разбавленного ледяной водой, Наполеона стал душить сухой кашель, от которого он не мог усидеть в своем кресле. Доктор Юван, как всегда, был рядом. Как только приступ кашля прошел, доктор посоветовал немедленно идти отдыхать, а после переезда в Кремль регулярно принимать горячие ванны. Здоровье императора ухудшалось. Накануне Бородинской битвы адъютант Лористон прикладывал ему на живот мягчительные компрессы. После взятия Можайска из-за полной потери голоса Бонапарт писал свои распоряжения на бумажках, но прочитать его каракули было не так-то просто. Он стал полнеть, из-за отека ног не мог много двигаться. Все чаще и чаще он засовывал руку под жилет, чтобы пригасить болезненные спазмы между желудком и мочевым пузырем. Он с трудом мочился, каплю за каплей выжимая из себя мутную, темную жидкость. От физических недугов Наполеон становился агрессивным, как туберкулезники Робеспьер, Марат, Руссо, Сен-Жюст, как горбуны Эзоп, Ричард III, Скарон.