Владимир Богомолов - Том 2. Сердца моего боль

— Всех этих сволочей надо к стенке ставить — без суда! Будь это в моей власти, я бы их всех перестрелял!

Лично у меня отношение к фаянсовой раковине было деловым, утилитарным. За две послевоенные недели Бахтин на немецкие армейские сигареты и ящик трофейной же мясной тушенки выменял для меня более сотни банок различных немецких домашних компотов, я уже привык есть их только холодными, и потому ни разбивать это приспособление, ни отказываться от его использования для охлаждения мне и в голову не приходило.

Я выбрал банку кисловатого компота из ягод крыжовника, обтер ее полотенцем, открыл и, взяв ложку, уселся в проходной комнате в кресло у окна и погрузился в мечты.

В девять утра в штабе корпуса предстоял строевой смотр, на котором должны были окончательно отобрать участников парада победителей.

Поедая компот, я жмурился и нелепо улыбался, можно сказать, по-дурацки лыбился, и так явственно все себе вообразил: Красная площадь… стройными колоннами идут победители… строевой шаг — все сразу поднимают ноги и с силой ставят их всей ступней — печатают шаг… всё «тип-топ»: сапоги блестят, пуговицы сверкают, сияют ордена и позвякивают медали… глаза горят… четкое взаимодействие рук: под правую ногу — левая рука, под левую ногу — правая рука; руки производят свободные движения: вперед — кистью на высоту пряжки пояса и на расстоянии ладони от пряжки, и назад — до отказа в плечевом составе — «Молодца!» — и я среди них. Охватившие волнение и гордость переполняли меня.

Конечно, каждому хотелось бы участвовать в параде, но я понимал, что такое счастье выпадет немногим, поэтому надеялся, нет, в душе даже был уверен, что, включенные в список самим Астапычем, мы с Мишутой будем утверждены и достойно и с честью представим нашу боевую 425-ю стрелковую дивизию на параде в Москве.

В этот день жизнь раз за разом, непонятно почему, бросала меня на ржавые гвозди. Во время утреннего смотра обходивший строй председатель отборочной комиссии, начальник оперативного отдела штаба корпуса, рослый, плечистый, с большим багровым носом и громоподобным голосом полковник Булыга — я знал его еще по боям под Житомиром, полтора года назад, когда он был майором, — остановясь передо мной, посмотрел и недовольно воскликнул:

— Шрам на правой щеке!.. Отставить!

— Разрешите доложить, — без промедления вступился подполковник Кичигин. — Один из лучших офицеров соединения. Отобран лично командиром дивизии... Под Бекетовкой в новогоднюю ночь, захватив немецкую машину, вывез из окружения документы штаба и девять тяжелораненых... Спас им жизнь... В том числе подполковнику Северюхину...

— Бекетовку помню, — вглядываясь в мое лицо и вроде подобрев, заметил полковник. — И его будто припоминаю... Знакомая физиономия!..

Мысленно я возрадовался и, преданно глядя полковнику в глаза — мне так хотелось навестить бабушку! — тянулся перед ним на разрыв хребта.

— В августе на Висленском плацдарме... — продолжал Кичигин, но полковник, перебив его, с неожиданной свирепостью вскричал:

— Кар-роче!!!

— Короче... Разрешите... — сбивчиво проговорил Кичигин и неожиданно предложил: — Шрам припудрить можно!

— Ты кому здесь мозги пудришь?!! — после небольшой зловещей паузы возмутился полковник. — Правая щека видна с Мавзолея!!! — зычно и наставительно сообщил он. — Соображать надо!!! И головой, а не жопой!.. Отставить!!! Это победный парад, а не парад ран и увечий...

И тотчас стоявший за его левым плечом маленький щеголеватый капитан сделал какую-то отметку в списке, который он держал перед собой на планшетке...

Из представленных дивизией двенадцати человек забраковали троих, и среди них меня.

* * *

…Мы возвращались в дивизию в кузове того же самого «студебеккера». Я сидел у заднего борта, на самом краю откидной скамейки, рядом со мной — Мишута, за ним майор Тетерин. Я был огорчен, растерян и еще не мог спокойно осмыслить произошедшего. В список для участия в параде победителей я был внесен самим командиром дивизии, Астапычем, и потому полагал, что все окончательно решено, и неожиданный отлуп из-за такой мелочи, как шрам на щеке — немецкий поцелуй, красноватая метина, пятно размером с яйцо, — меня буквально ошеломил. Тетерин никак не мог успокоиться и громко, возбужденно говорил Мишуте:

— Была война, и мы были нужны! Как пример, как образцы!.. Тогда мы были герои: о нас писали в газетах, славили в листовках. «Стоять насмерть, как лейтенант Тетерин!» — с презрительной усмешкой процитировал он. — А теперь война окончилась, мы никому не нужны и о нас будут ноги вытирать!.. Между прочим, — после небольшой паузы продолжал он, — Наполеон был невысокого роста, но участвовал в парадах и сам их принимал. И никто его не унижал! А мы хлебнули такого, что и в самом кошмарном сне не могло присниться!

— Ничего страшного не произошло, — улыбнулся Мишута. — Подумаешь, большое дело! Проживем и без этого парада.

— Проживем! — неожиданно согласился Тетерин. — Но обидно! Словно в душу насрали! Я Отечку с июня сорок первого года тянул, из-под Минска! У меня одиннадцать ранений! Так вот щенки, захватившие лишь год-полтора наступления, подоспевшие к победе на готовенькое, поедут в Москву, на парад, а мы с тобой, оказывается, ростом не вышли! Когда на плацдарме батарея подбила девятнадцать танков и, трижды раненный, я хрячил у орудий за наводчика, мой рост соответствовал! А теперь — нет!.. У меня, видите ли, шаг нетвердый! Да у меня ноги перебитые, и между прочим, в боях с немцами, а не по пьянке!.. Ты думаешь, тезка, мне парад нужен?!. У меня мать в больнице, в Можайске, уже полгода с койки не поднимается! Кроме меня, у нее никого нет! Должен я ее перед смертью повидать?! Святой долг! А как?! Отпуска запрещены, единственная возможность возникла, меня Астапыч лично в список включил — так я, оказывается, ростом не вышел и ноги у меня перебитые!.. Большего я не заслужил!.. Ну, спасибо, ну, уважили, ну, отблагодарили! — с издевкой восклицал Тетерин, будучи не в силах справиться со своей обидой и возмущением. — Я это до могилы не забуду!

Машина плавно мчалась по неширокой пустынной асфальтовой дороге среди ровно насаженного, безлико-аккуратного немецкого леса. Сидевшие в кузове — два десятка человек — поглядывали в нашу сторону и, несомненно, прислушивались, и мне сделалось неловко от столь откровенных высказываний Тетерина в присутствии младших по званию, в том числе сержантов и рядовых; не понравилось мне и то, что он при них громогласно называл командира дивизии Астапычем, что мы допускали только в своей офицерской среде.

Спустя некоторое время мне довелось случайно ознакомиться с телефонограммой о выделении офицерского, сержантского и рядового состава для участия в параде в Москве. Там в тексте дословно было сказано: «Выделенный личный состав подобрать преимущественно из молодых возрастов — не старше 30 лет, — наиболее отличившихся в боях, имеющих боевые ордена, с отличной строевой подготовкой, внешне приглядных, ростом не ниже 176 см». Так что все было правильно, закономерно, и шрам на моей щеке, отмеченный отборочной комиссией как «внешняя неприглядность», должно быть, согласно приказу являлся «препятствующим обстоятельством», но в тот день я этого не знал, не понимал и потому был убежден, что со мной обошлись несправедливо.