Здислав Романовский - Белое и красное

— И чего тебе в голову лезут такие грустные мысли? Сейчас тюрьма в Александровском заводе, наверное, тоже опустела, как и наша в Якутске.

Антоний какое-то время раскуривал погасшую трубку.

— Пилевский просил меня об одном одолжении: как только будет Польша, я должен съездить на его могилу, прежде чем покину эту страну, и сказать: «Пилевский, есть Польша!» Только и сказать эти два слова. А вчера я едва отыскал его могилу, и не потому, что снег. Там, на этом холме, снега почти нет. Дело в том, что якуты уже несколько лет весной и летом перегоняют в том месте коров и лошадей на новые пастбища. Вот и лезут в голову мысли, что Пилевский, да и все мы, словно искры от костра. Выбросило, ну и полетели, одни уже погасли, погаснем и мы, и след после нас исчезнет. Страдали, мечтали… останется же только тайга. Тайга.

— Когда же наконец вскроется Лена? Как вы считаете? Вы ведь хорошо знаете повадки реки, плавали по ней.

Юрьев, несмотря на то что теперь занимал важный пост — был представитель новой власти, — не изменился, так же добросердечно относился к Чарнацкому, соблюдал принципы, давно сложившиеся среди ссыльных. Они встретились в библиотеке, где Катя по-прежнему работала.

— Когда вскроется Лена? — повторил Юрьев свой вопрос.

«Природу не поторопишь, — подумал Чарнацкий. — Всему свое время, необходимо терпение». Но не стал этого говорить Юрьеву, понимая, почему он и его товарищи с такой энергией и самоотверженностью ускоряют бег неторопливой, сонной здешней жизни.

— Вода уже поднялась. Я видел у Шнарева таблицу, где отмечены многолетние наблюдения за паводком Лены, самый поздний срок, когда лед тронулся, — седьмое июня. Думаю, в этом году ледоход начнется раньше, через несколько дней.

— Люблю смотреть, как идет лед по Лене, — вступила в разговор Катя. — Там, где я родилась, реки не было… Согласитесь, Ян Станиславович, в этом году на тридцатилетие я получила самый прекрасный подарок, о котором только можно мечтать: весть о свержении самодержавия пришла в Якутск как раз в день моего рождения.

Склонность Кати к экзальтации всегда вызывала у Юрьева легкую усмешку. Он попрощался и вышел. Чарнацкий был благодарен ему за то, что Юрьев не вспоминал, как он, Ян, не верил в скорый приход революции. И сейчас даже не затронул этой темы, хотя слова Кати и располагали к подобному разговору.

— Возьмете что-нибудь почитать? — Катя держала в руке формуляр Чарнацкого. — У нас много новых книг, интересных. Наши товарищи передали в библиотеку свои частные собрания. Я еще не все книги успела зарегистрировать, но вам, как постоянному читателю, могу дать…

— Нет-нет, спасибо. Совсем скоро начнется навигация, и я боюсь, что в спешке забуду вернуть книги. У меня должен быть чистый счет: никому и ничего не хочу быть должен.

— А вот некоторые мечтают о том, чтобы хоть что-то здесь оставить. А вы — никому и ничего.

Ночью раздался сильный гул, вскоре гул повторился. Чарнацкий проснулся. Значит, он не ошибся: лед на Лене, метровой толщины лед, трещал на огромном пространстве, предвещая освобождение реки.

Капитан «Тайги» Богатов спустился с капитанского мостика встретить Петровского и его товарищей. Пароход чуть покачивало, льдины, ударяясь о борт, кружа, плыли дальше.

«Сколько же народу их провожает», — подумал Чарнацкий. Конечно, некоторые пришли из любопытства. Все-таки первый пароход в новую навигацию. Среди тех, кто оставался, он заметил Соколова, возле него подстриженную по-мужски Веру Игнатьевну. Соколов не мог скрыть свое нетерпение: после Петровского он принимал пост комиссара Якутии. Пока судно не отчалит, он одновременно был и не был высшей властью. Вера же не спускала глаз с крупного темноволосого мужчины. Тот, хотя с реки еще тянуло холодным, совсем не весенним ветром, был без шапки. С жаром жестикулируя, весело и заразительно смеясь, он что-то рассказывал окружавшей его молодежи.

«И впрямь, удивительный человек», — поймал себя на мысли Чарнацкий. И повнимательнее присмотрелся к Вере. Нет, она смотрит не так, как женщина на понравившегося ей мужчину.

Богатов с трудом поднимался по металлическому трапу на капитанский мостик. Под его рукой шатались поручни. Больные ноги плохо слушались капитана, зато в руках чувствовалась силища: человека, готового помериться с ним силой, по всей Лене не найдешь.

— Видишь, Станиславович, ты когда-то в тюрьму угодил только за то, что опасного человека спрятал в трюме, даже толком не знал кого, а скольких таких я теперь везу. — Он широким жестом указал на Юрьева, Петровского, Катю, на грузина. — Ну, давай свисток, старушка. Должна просигналить, пока ржавчина тебя не проела. Отдать концы!

Богатов сам дернул веревку. Пронзительный гудок заглушил говор толпы, эхом отбился от береговых круч.

— А молодежь что, тоже уезжает? — удивился Чарнацкий, указывая на группу молодых якутов и русских, окружавших ссыльных.

— Никак не могут расстаться. Поплывут до Покровска, а там сойдут.

Богатов, перегнувшись через перила мостика, приказал отдать концы.

«Вот и уезжаю первым пароходом. Ведь я знал, что Богатов мне не откажет», — радовался Чарнацкий.

То, что он отплывал из Якутска формально членом команды «Тайги», имело и свои преимущества. Социал-демократы, направлявшиеся в Петроград, подчиняясь партийной дисциплине, давно сблизились, у них были общие интересы, говорили они на одном языке, видно, были и свои тайны, поэтому он, человек до некоторой степени посторонний, мешал бы им, да и сам чувствовал бы себя стесненно.

Они миновали мыс, сразу за ним появился огромный остров Хариялах, по левому борту тянулся еще один остров, более пологий, потом показались избушки поселка Бестиях.

Пожалуй, нет другой такой реки на свете, которую он знал бы так же хорошо, как эту. Красивая река, а сколько поляков страдало здесь, проклинало ее! Он не проклинал.

До Табаги Лена текла широкой долиной. Якуты называли эту долину Улуу Туймада — Большая Тумада. Еще несколько дней, и о стране якутов останутся лишь воспоминания. И дейбир, который подарил ему Антоний на прощание.

— Как, Станиславович, не жалко тебе отсюда уезжать? Плюнул бы на свои Европы да и остался бы с нами. А то там, не ровен час, мундир на тебя наденут и пошлют воевать с германцем. По моему разумению, лучше ссылка, чем в окопах гнить.

Теперь, когда пароход плыл вдоль пологого берега, Богатов мог спокойно передать штурвал рулевому. Он стоял на мостике, тяжело опираясь о поручни, и казалось, что эти поручни и его железные мускулы слились в единое целое.

— Эх, каким я был крепким парнем, пока мне японец ноги не перебил. А война и сейчас все идет и идет, Станиславович. В деревнях по Лене живут одни старики, бабы да дети. До чего дошло, русские бабы тунгускам да якуткам завидуют, потому как их мужиков на фронт не берут. Одну несчастную бабью долю готовы сменить на другую. Царя нет, а война идет.