Екатерина Шпиллер - Эффективная бабочка Повесть

Теперь я сама именно так оценивала то своё поведение. Ужасалась, готова была биться о стены от стыда и гадливости к самой себе, к своему грязному телу.

Но самое страшное… самое ужасное, что стало преследовать меня днями, ночами, полными сутками, приходить во сне и терзать неимоверно больно прямо за сердце: Лизонька. Я отказалась от своей дочки-ангела. Я помню её серьёзные глазёнки, которыми она смотрела прямо на меня вопреки уверениям всех окружающих в том, что новорожденные не могут фокусировать взгляд. Ага, как же! Доченька смотрела на меня, нахмурив свои едва наметившиеся бровки, и складывая крохотный ротик буквой О, будто очень сильно старалась что-то мне сказать. Теперь я именно так это и вспоминала: мой ангел силился мне объяснить нечто архиважное, от чего-то предостеречь… А я… За это мироздание убило моего Мишеньку. За мою тупость, гадость, слабость. Я была недостойна растить своего сына. Я — виновна по всем статьям.

Так, как человек способен ненавидеть себя сам, не может ненавидеть его никакой враг, уж я-то это знаю точно. Все зеркала, которые были в доме, остались целыми лишь ценой моих немыслимых усилий! Я не могла себя в них видеть, меня трясло от ненависти и желания уничтожить ЭТО. Да, именно тогда совершенно чётко оформилась в нечто конкретное мысль о самоубийстве. Казалось, в этом единственное спасение, единственный шанс избавиться от мук. Ибо жить, задыхаясь от ненависти к самой себе — задача не каждому под силу. Не знаю, как справляются с ней другие, и есть ли такие другие. Вряд ли я какой-то уникум, единственный случай… Поэтому рискну предположить, что какое-то количество самоубийств на планете случается от автоненависти. От невыносимости видеть и ощущать себя самоё. Настолько собственные тело и душа противны и омерзительны. Никакой жалости, никакого сочувствия к себе, никаких оправданий, сплошные обвинения.

Что ж, однажды я рассказала своему доктору о моих муках. Не выдержала, ненависть распирала, заставляла щипать себя и жрать изнутри собственный рот: губы мои превратились в кровавое месиво, а всё тело покрывали синяки. Врач не мог не заметить:

— Таша, скажите, а вот почему вы это делаете?

И Таша аж взвыла:

— Ненавижу потому что! Я не должна быть, но я есть, и это меня бесит!

И начались наши долгие разговоры с психотерапевтом на заданную тему: про мою вину, про то, что я не достойна ничего хорошего, про мою порочность. Это была так называемая когнитивно-поведенческая терапия. И это было больно, тяжело и долго — полгода терапии. Но вот ведь забавно — помогло! Правда, не так, как задумывалось и имелось в виду.

Я научилась с этим жить, обманув всех.

— Что вы теперь чувствуете по отношению к себе и к миру? — улыбается мне доктор.

Я улыбаюсь в ответ.

— Мир таков, каков он есть, я его принимаю. И себя принимаю. Всё, что со мной было — это мой опыт, который я просто должна переработать и жить дальше. Переработала! — я засмеялась. — Всё хорошо, доктор, я в порядке. Были диагнозы — нет диагнозов. Не буду врать, что я прям счастлива, как невеста Тома Круза, но уж точно никаких трагедий и рыданий вы от меня больше не дождётесь.

Доктор был доволен, словно победитель великого сражения, Кутузов или Наполеон, в зависимости от исторической даты. Да я и не отрицаю, что лекарь оказался молодцом: беседами, неожиданными вопросами и поворотами в логике он разбудил в моём сознании много чего полезного и умного, научив, как приспособиться к жизни, сделать правильную мину при любой игре и прекратить жрать себя изнутри, превращая губы и весь рот в кровавое месиво. Не говоря уж о душе и кровавом месиве в ней.

Моя ненависть к себе ушла глубоко в подполье, только мы с ней знаем, что она существует, жива и в добром здравии. Весь окружающий мир я вижу её глазами: он несимпатичен, недоброжелателен и агрессивен, с ним ухо надо держать востро. Но теперь я справлюсь. А ненависть будет ждать своего выхода, она всё равно однажды его найдёт. Просто не время сейчас… А когда будет время? Ну, мы с ней поймём, мы умные. Предоставим событиям развиваться, как им того хочется, а мы будем наблюдать и ждать.

Вот так это, собственно, и закончилось. Дальше всё шло хорошо и даже прекрасно — со стороны, с точки зрения социума и мамы с папой. Я окончила институт и очень хорошо окончила, после лечения ещё месяца полтора принимала таблетки, а потом уже и они не понадобились.

Родители помогли найти отличную работу и подарили шикарную квартиру в центре столицы.

— Моей образумившейся и мудрой дочери! — торжественно объявила мама, вручая мне ключи. Её прекрасные глаза сияли удовлетворённым блеском, она даже обняла меня и звонко чмокнула в щёку. А папа прижал меня к своей отцовской груди:

— Ты хорошая девочка. Я всегда это знал.

— Спасибо! — я тоже обняла и поцеловала родителей. А потом мы пошли в ресторан отмечать сразу два события: мой диплом и мою квартиру.

Всё было будто бы прекрасно и трогательно.

И ни один человек во вселенной даже не догадывался, какой ад жил на правах постоянной прописки в душе красивой, яркой, модной и успешной двадцатитрёхлетней Таши. Некому было догадываться. Никому не было дела.

Несмотря на пережитую сильнейшую депрессию и ещё парочку очаровательных в своей невыносимости неврозов и психозов, мне удалось научиться жить одним днём, как советуют все психиатры и психологи, как научил меня мой доктор. Но это не сделало меня ни на гран счастливее, просто позволило рационально и хладнокровно относиться к своим мучениям. Всё ложь, от «однодневности» не становится легче. Ты живёшь этот проклятый один день, как приговорённый, потому что всерьёз заставить мозг радоваться тарелке вкусного супа, который я сожру здесь и сейчас, или солнышку, под которым я пойду прогуляться, невозможно. Он на то и мозг, что умеет всё сразу: и радоваться супу, и жестоко мучить своего хозяина мыслями про прошлое или страхами за будущее. Ничего не меняется. Психологи либо издеваются, либо лгут во спасение, либо кристальные дураки, ни хрена, видимо, не понимающие, что может твориться в душах исковерканных своими несчастьями людей.

Так вот… Жила я себе приговорённой к пытке жизнью, делала хорошую мину при вполне качественной игре. По утрам, постанывая, ползала по квартире, пытаясь настроиться хоть на какое-то подобие здоровой жизни: босиком и голая (не было сил хотя бы накинуть халатик), держась за стену и порой подвывая в голос (так легче было избавляться от ноющей боли в солнечном сплетении), бродила по дому, тупо ожидая, как со временем, часа через полтора, отпустит. Иногда приходилось прибегать к помощи лекарств, когда совсем уж крючило.

Отпускало. И я могла более-менее пристойно существовать до самого позднего вечера. Около полудня садилась за компьютер и работала: переводила с английского на русский и обратно. В зависимости от того, что нужно было моему работодателю — крутой фирме по недвижимости, изо всех сил выпрыгивающей из штанов, чтобы её заметили и оценили в Европе и Штатах. Меня эти попытки смешили до желудочных колик, но ровно до того момента, пока шеф — Рома Крюков не отыскал каким-то чудом и непонятно где Веньку Львовского. И вот тогда началось… Всё и у всех началось — и у фирмы, и у Ромы, и у меня.