Иван Давидков - Рифы далеких звезд

— Тут, наверно, и стоял дом Куздо, обладателя молотилки «Арканзас»? — обернулся к учителю его спутник.

— Да. И от всего осталась только груда ржавого железа…

Со старого локомобиля было снято все, что только можно было отвинтить: латунные трубы, из которых когда-то валил пар, гудок, похожий на перевернутую гильзу от малокалиберной пушки, манометр, даже небольшой трос, который был привязан к клапану гудка… Все было снято, а локомобиль по-прежнему царственно возвышался на траве — больше напоминая памятник, чем разорванную ржавую развалину. Его чугунное туловище все так же величественно опиралось на четыре колеса: передние были поменьше, задние, густо переплетенные спицами, смахивали на колеса гигантского велосипеда. Все так же гордо возносилась к небу высокая труба с проеденной ржавчиной сеткой, раньше служившей для предохранения от искр…

— Камень на могилу Куздо положить забыли, — печально сказал приезжий из Ванкувера, — а памятник его стоит перед нами… Он мог бы стоять и над моей могилой: ржавый скелет динозавра, которого мы когда-то называли смыслом всей нашей жизни… Помню, как мечтал Куздо об этой молотилке. Все свои сбережения выложил за нее… А что же было дальше?

Он постучал рукой по жерлу локомобиля. Из недр машины донеслось эхо, прозвучавшее, как стон…

Под конец доброе настроение снова вернулось к гостю. Видимо, минуты печали и раздумья редко посещали его. Взгляд снова оживился, в кошачьих глазах заплясали веселые огоньки, он зашагал энергичней, обводя взглядом реку, мельничный ручей, и думал, наверно, о том, что если бы он, старый огородник, осел на этой земле, возле реки, где в любую засуху можно брать воду для поливки, то создал бы здесь огороды, урожаю которых не было бы ни конца, ни края.

Гость из Канады и впрямь думал об этом — он нагнулся, растер комок земли и, ощутив между пальцами его жирность и податливость, сказал:

— Взгляните на мои руки. Я переворочал ими столько земли, что если собрать все, что вспахано моим плугом и взрыхлено моей лопатой и мотыгой, то получилась бы гора выше той, что виднеется вон там, за холмами.

Он не показал ладони, как сделал бы тот, кто хочет подкрепить свои слова лишним доказательством, да в этом и не было необходимости: все в этом человеке свидетельствовало о нелегком единоборстве с землей — тугая мускулатура, вздувшая рукава пиджака, и загорелое лицо, очень бодрое и свежее для человека его возраста (ему было уже семьдесят), и походка — он слегка ощупывал ступней землю, словно под ногами была рыхлая почва, которой не удержать его тяжести; и сами руки, на которые молча смотрел учитель — широкие, приплюснутые, как лемех, цвета земли, набившейся в их поры, которую никогда не отмыть, с кожей, наверно, твердой, как панцирь черепахи.

Пока они шли по снесенному селу и потом по тропке вдоль Огосты, учитель узнал от своего спутника, что тот в молодости целых десять лет прожил в Венгрии. Сперва батрачил в усадьбе одного богатого огородника, а после, поднакопив малость деньжат, приобрел свой участок и работал на себя. Разбогател, прикупил еще земли, нанял работников — земляков из Севлиевского края.

— Был я тогда молодой, здоровьем бог не обидел, работы никакой не боялся. Ляжешь, бывало, что называется, без рук, без ног, а на зорьке уже вскакиваешь, везешь овощи в Будапешт. Темнотища, глаза слипаются, а я фарами ощупываю дорогу, спешу первым разложить товар, — подробно рассказывал он о своей жизни, словно рядом шел не незнакомый человек, а старый, близкий друг. — В нашем ремесле есть несколько правил, и я неотступно их соблюдал: первым вывози на рынок ранние овощи, старайся, чтобы твой товар выглядел лучше, чем у других, и умей привлечь покупателя — отвесь на сто граммов больше, никогда не обвешивай… Так я и вел дело, и все шло прекрасно. Денег было навалом. В какой карман ни сунешься, всюду шуршат банкноты.

Говорят, деньги закабаляют, но я в кабалу не дался, не стал их рабом. Купил большой дом. Решил: «Натерпелся ты, Марин, нищеты, так поживи теперь в свое удовольствие!» Женился и зажил припеваючи. В воскресенье вечером, бывало иду в какой-нибудь шикарный ресторан, приглашая приятелей. Охотники на это всегда найдутся. Веселимся до полуночи, цыгане наяривают на скрипке у меня над ухом, а у подъезда стоят три пролетки. Извозчики дремлют на козлах, — знают, что в накладе не останутся, ждут. На первую пролетку кладу шляпу, на вторую трость, в третьей разлягусь сам, а поскольку весу во мне тогда было с избытком, извозчики от скрипа рессор мигом просыпаются… Представляете поездку по спящему городу? Копыта цокают, кругом — тишина, только эхо отзывается. То тут, то там зажигаются окна. Разбуженные люди выглядывают из-за занавесок, дивятся, небось, какой это ненормальный трех извозчиков нанял: двое шляпу и трость везут, а третий — его подвыпившую особу…

— Как видите, беспутные годы… — повернулся к учителю увлеченный своим рассказом гость, и Христофор Михалушев различил в его зрачках сияние осенних деревьев — так высветленных воспоминаниями, что учителю померещилось полуночное сверкание будапештских окон, которые вот так же смотрели в глаза этого странного человека. — Безумные годы, которые каждый должен прожить, чтобы было потом о чем вспомнить…

Они подошли к дому. Перед дверью стоял нагретый солнцем стул, и гость, утомленный прогулкой, тяжело опустился на него. Мягкое тепло осеннего денечка разлилось по телу, и он блаженно зажмурился.

— Хорошо мне у вас, — сказал он. — Шум реки убаюкивает, успокаивает нервы. Всю жизнь мечтал пожить у воды, и все не случалось. Я буду вам признателен, если вы разрешите переночевать. Спешить мне некуда. Поудим рыбу, таксиста сгоняем в город за вином, посидим за стаканчиком, побеседуем о том, о сем. Я уже старый человек. Приехал повидать напоследок людей, с которыми когда-то водил дружбу, и попрощаться с ними. Вряд ли еще когда решусь переплыть океан. Вот уже в четвертое место наведываюсь, но так никого из былых друзей и не встретил, не удалось. Все ушли из жизни, не дождавшись меня, — он с горечью усмехнулся. — И вряд ли кто из них в свой смертный час вспомнил обо мне…

— После того как сына увезли в лечебницу, я в доме один, — отозвался учитель. — У него было худо с нервами, душа металась, и однажды приехали за ним и увезли… Я буду рад, если вы останетесь. Угостить вас мне особенно нечем, но сюда наведывается один парень, приятель моего сына — он и нынче под вечер привезет мне хлеба, простокваши и, если раздобудет, колбаски… Рыбы, как вы сказали, можно наловить, хотя здесь на этот счет строго и штраф большой. У меня есть небольшой невод (я его прячу на чердаке), можем раз десять забросить в реку, но если поймает Лесной Царь — помоги нам бог…