Валерий Хайрюзов - Точка возврата

— Я тебе сейчас покажу разрешение, — побелев, ответил Бакшеев. — Я тебя сейчас так отделаю, что у тебя даже в ливень ясно будет.

Потапихин бегом на вышку и дал радиограммы в два адреса: одну — командиру отряда Ротову, другую — в инспекцию, чтоб уж наверняка. Дошлый был начальник.

А тут еще беда: на взлете из-под переднего колеса выскочил камешек и попал прямо на винт, а от него в борт. Прилетел Бакшеев в Иркутск с дыркой в фюзеляже. Дырку залатали — минутное дело, а вот телеграммы никуда не денешь.

— Нет, вы нам скажите, когда прекратите ломать самолеты? — все более и более раздражаясь, спрашивал его на послеполетном разборе командир отряда Анатолий Алексеевич Ротов. — Я вас спрашиваю, когда?

Тихо в классе, все ждут, чем же закончится очередная стычка бывшего пилота-инструктора с командиром отряда.

Молчит Иван Михайлович. И не потому, что нечего ему сказать. В самый неподходящий момент к сердцу подкатила тупая боль. Краем уха он слушал Ротова и в то же время следил за шевелящимся внутри комком.

«Уволюсь, — мелькало у него в голове, — напишу рапорт и уйду в другой отряд. Хватит, надоело. Что это он со мной, как с пацаном. Для пользы дела надо было бы выставить сюда Потапихина».

— Анатолий Алексеевич, мне кажется, вы здесь несколько подсгустили краски, — растягивая слова, проговорил Бакшеев. — Самолетов я не ломал. А насчет самовольной посадки… Ну, сел. Должен же был кто-то его за руку схватить.

— Но не так, как это сделали вы!

— А как же? Подскажите! — совсем некстати улыбнулся Бакшеев. — В следующий раз я воспользуюсь вашим советом.

— Хорошо. Я поделюсь опытом, — в голосе Ротова вновь зазвенели металлические нотки. — Я отучу вас самовольничать. Пилотское на стол!

Бакшеев вдруг почувствовал, что не может вздохнуть полной грудью: боль, которая до сих пор дежурила около сердца, стала поперек вдоха. Он сделал попытку продохнуть ее, вытолкнуть боль из груди, да не тут-то было, она метнулась навстречу, и он едва не потерял сознание. Обливаясь липким потом, Бакшеев стоял, боясь пошевелиться, точно через соломинку посасывая воздух. Через несколько секунд боль начала подтаивать, он ощутил слабый ее отток, а следом, наполняя полузадохнувшиеся легкие живительной прохладой, пошел воздух. Бакшеев постоял еще немного, прислушиваясь к себе, затем глубоко, для контроля, вздохнул и, чувствуя, что самое страшное позади, улыбнувшись, сунул Ротову под нос кукиш.

— А вот это видел! — с ехидством сказал он. — Вас, таких скорых до чужих свидетельств, много, а оно у меня одно.

До сих пор Бакшеев сдерживал себя. Разнос шел хотя и обидный, но профессиональный, и он по привычке отбрехивался как мог, не переступал черты, полагая, что и Ротов, человек неглупый, не переступит ее. Так нет же, не хватило терпения.

Ротов опешил, затем закричал, что с этого дня не видеть Бакшееву самолета как собственных ушей, что он передаст дело в инспекцию и уж тогда-то он наверняка сгниет на земле. Но дело в конце концов закончилось тем, что Бакшеева на месяц отстранили от полетов.

«Может, и к лучшему, — подумал Бакшеев, — не дай бог такое случится в воздухе».

Неудачным выдался для него этот год, точно мешок развязался. Вначале от него ушла жена. И, как это часто бывает, семейные неприятности потащили за собой неприятности по работе: вскоре у него в полете разгерметизировалась кабина, ни с того ни с сего при заходе на посадку в Якутске не выпустились шасси, а потом произошел конфликт со вторым пилотом Григорием Фонаревым, и его сняли с инструкторов. Бакшеев решил, что годовую норму своих неприятностей выбрал. Все, что должно было случиться, случилось. Так нет же, оказывается, было припасено еще.

Ничто не проходит без следа — сердце, с которым он всю жизнь был в ладах, дало сбой, и он не на шутку испугался. Отыскивая причину, Бакшеев вспомнил, что накануне вечером зашел к своему другу, списанному летчику Петру Короедову, и они с ним распили бутылку коньяка.

«Перебрал, все от этого, — решил он. — Надо отдохнуть. Возьму-ка я отпуск и махну в деревню к матери».

Но съездить в деревню ему не удалось: в отряд пришло пополнение, и Ротов, остыв, попросил повременить с отпуском.

— Возьми на неделю выходные, а там придется тебе вводить в строй молодых, — не глядя на Бакшеева, сказал он. — Нынче подфартило, желторотиков подсунули.

Бакшеева это устраивало, он решил, пока есть свободное время, сходить в городскую больницу к Евгении Николаевне Зарубиной — вдове бортмеханика Александра Зарубина, с которым он когда-то летал. В свою аэропортовскую поликлинику идти побоялся: чего поднимать панику, может, все обойдется.

При распределении Василию Ершову предложили остаться работать в училище, он же хотел уехать на Северный Кавказ, но все карты спутал Витька Падуков.

— На кой тебе сдался этот Кавказ? — шептал он Ершову. — Будешь там вечным вторым пилотом. Великое дело — курортников возить: базар — вокзал! Разве это работа? Поехали к нам. Штаны не успеешь сносить — командиром станешь. А там, глядишь, и на лайнер попадешь. И по всему Союзу. Главное, чтоб командир хороший попался, от него многое зависит. За хорошим командиром как за каменной стеной.

В общем, уговорил. Махнул Ершов рукой на Северный Кавказ и покатил в Восточную Сибирь. Сразу же после приезда их заставили сдать зачеты, выдали форму, и на этом все застопорилось. То ли приехали не вовремя, то ли произошел перебор летчиков, но сажать их в кабины самолетов почему-то не торопились. Послонявшись по аэропорту и почувствовав, что до них нет никому дела, парни загуляли. Брали такси — и в город. Но очень скоро такси стало не по карману. Сто рублей в месяц — какие деньги! Прокрутившись немного, Ершов дал родителям телеграмму: срочно высылайте деньги на ремонт самолета. Но безобидная вроде шутка вышла ему боком. Дома решили, что произошло что-то серьезное, и на другой день в Иркутск прилетела мать. Пришлось объяснять, для чего ему нужны деньги…

— И в кого ты такой уродился, — расплакалась мать. — Денег попросить по-человечески и то не смог. Я думала, в училище ума набрался, а ты…

— Ну перестань, ну виноват, — морщился Ершов. — Начну летать, рассчитаюсь.

— Да не о том я, — качала головой мать. — Знаю, опять что-нибудь натворишь.

И — как в воду глядела. Вместо кабины самолета угодил он в колхоз.

После разбора Ротов решил устроить смотр вновь прибывшим молодым летчикам. Для начала учинил проверку формы одежды, приказал показать носки. По форме должны быть черные, а у Василия Ершова в тот день оказались красные в клетку. Недолго думая, он спрятался за спины товарищей, быстренько снял носки и сунул их в карман.

«Будь что будет», — решил он. И когда дошла до него очередь, поднял гачу.