Александр Снегирёв - Чувство вины

Курице захотелось спрятаться, зажмуриться. Заткнуть уши, скрыть лицо, сжаться, исчезнуть, стечь струйкой по водосточному желобу. Он мог бы ударить ее, только бы не видеть этих плачущих болотно-джинсовых глаз.

– Слушай, если ты со мной так несчастлива, то… зачем нам тогда ребенок? – спросил он, выговаривая каждое слово.

Он очень обиделся, что предложение сделать массаж не встретило восторга. Каждый раз, когда блондинка позволяла себе быть несчастной, Курица воспринимал это как оскорбление. Ее несчастье было для него неблагодарностью, ножом в спину.

– Хочешь со мной расстаться?! Сейчас, когда я забеременела? Ищешь предлог, да?!

– Ничего я не ищу! Но если ты глубоко несчастна, то причина твоего несчастья – я!

– У тебя кто-то есть! Посмотри на меня! – Блондинка принялась ловить лицо Курицы.

– Нет у меня никого!

Его глаза избегали глаз блондинки, упирались, как скотина, которая поняла, что ее волокут на бойню.

– Посмотри на меня!

Курица скрытный. Не любит, когда ему в душу лезут. В такие моменты чувствует себя устрицей, которой нож между створками засунули и шуруют.

– Я не могу быть счастливой, во мне какой-то дефект…

Блондинка опала вся. Оба сидели выпотрошенные.

Собрав силы, Курица стал производить слова:

– Ты беременна. Мы так долго этого ждали. Надо радоваться. Жизнь дана для радости.

Эти фразы вытаскивали его из трясины, будто лебедкой. Зацепился за камень, за пенек и теперь медленно подтягиваешь себя.

– Ты правда так думаешь или говоришь, чтобы меня успокоить? – робко спросила блондинка, снова обхватив его лицо ладонями, ловя его глаза своими.

Он отправил взгляд прямо ей в лицо.

– Я правда так думаю.

– Какая же я дура, забеременела и страдаю, вместо того чтобы радоваться!

Окрыленный тем, что зародыш депрессии удалось раздавить, гордый своими психотерапевтическими способностями, которые, говоря по правде, порядком развились за годы жизни с блондинкой, Курица взял лепешку, стал отщипывать.

– Можно на твоем почту проверить? – Курица кивнул на ее ноутбук. – Мой виснет.

– Конечно, любимый! – Она поцеловала его в губы. – Ты разослал свои работы?

Курица ждал ответа от галеристов и кураторов, которым отправил портфолио две недели назад. Все это время он по несколько раз в день проверял ящик, боясь пропустить судьбоносный ответ.

– Разослал.

– Ты очень талантливый. Я в людях не ошибаюсь.

Сразу открылась ее почта. Курица не читал чужих писем, даже заголовки и списки адресатов не пробегал глазами принципиально, но почта открылась на письме, к которому была приложена фотография. Малюсенькая картинка. Настолько маленькая, что не разглядишь, что изображено. Но он разглядел. И будто на бетонный столб налетел с размаху.

На фотографии блондинка ласкала другого мужчину. Его блондинка ласкала другого . Развалившегося в кресле, похожего на огромного холеного дога, мужика с фотоаппаратом. Она стояла на коленях, обернувшись к зеркалу, в котором оба отражались. И смотрела прямо на Курицу. И не прекращала ласк. И улыбалась.

В дверь постучали.

Рожать блондинка не хотела, детей не любила и не понимала, зачем они нужны. Организовывая фонд, она просто верила в то, что несколько десятков выживших малышей в год не сильно навредят планете на общем фоне перенаселенности, зато ее энергии найдется достойное, уважаемое обществом применение. Ей был нужен Курица. Будучи прагматичной, она понимала, что трудно найти другого мужчину, с которым не будет противно просыпаться по утрам, который не станет слишком сильно тянуть на себя одеяло семейного первенства, ободрит и приголубит в трудный момент.

А Курица, напротив, хотел наследника.

Сколько бахил она ради него изорвала о полы и лестницы больниц, сколько счетов оплатила. Врачи не могли прийти к определенному выводу. Одни склонялись к тому, что Курица бесплоден, то есть не окончательно бесплоден, но любая его попытка оплодотворения превращается в неподконтрольную науке лотерею с минимальным шансом на успех. Другие ссылались на ее возраст: что вы хотите, детородные функции снижены, не девочка уже. Намеки на годы выводили ее из себя. В своем здоровье она не сомневалась. Всегда залетала без проблем. Правда, не до того было. И мужики не те. Приходилось избавляться.

С каждой новой неудачной попыткой она все тверже решала родить и доказать, что здорова. И молода. Она забеременеет во что бы то ни стало.

Услышав стук в дверь, блондинка решила, что ее нет дома, и не шевельнулась. Она не любила, когда в дверь стучат.

Курица не мог отвести взгляд от экрана. Картинка подскакивала вплотную и отпрыгивала. Подскакивала и отпрыгивала. Как задиристый кавказец. Курица зажмурился – картинка тут как тут, на внутренней стороне век. Множество пульсирующих копий с зелено-золотыми горящими краями водили хоровод, бились о границы поля зрения, скатывались к центру.

Он не понимал, что делать с картинкой, липнувшей к глазам. Куда положить, где хранить?

Надо во всем признаться. Рассказать как есть. Я все видел, но я не специально. Я не шпионил. Не копался в твоей переписке, даже это письмо, открытое, не прочел. Фотография сама выпрыгнула. Сама.

Не поверит. И вообще, с какой стати он должен перед ней оправдываться. Это же не он голый на фотографии.

Дура! Не может ящик почтовый закрывать! Дура! Он ненавидел блондинку не за измену, а за то, что не сумела скрыть.

Но ведь на фотографии ничего нет. То есть они не занимаются ничем предосудительным. Да, оба голые. Да, она его трогает, но… Просто сфотографировались. На память.

А ведь это компромат. Пригодится. Приберегу, а когда настанет нужный момент, возьму да и выложу. Нет, мерзость.

Курица воткнул флешку. Сохранил фотографию. Закрыл почту. Опустил крышку ноутбука.

В дверь колотили.

Так стучатся представители власти. Именно такого стука боится блондинка. О таком стуке ей рассказывала мать – так стучали те, кто пришел за дедом.

Курица перевел взгляд на хлебный кусочек, который собирался отправить в рот, и сквозь залепившую обзор картинку, которую он попытался смахнуть рукой, увидел зеленые точки. Плесень. Курица поднес кусочек к глазам, присмотрелся. Хлебная гладь была усеяна бархатистыми, серо-зелено-синими, словно глаза блондинки, соцветиями.

Курица встал со стула, пошел, остановился у двери, отпер замок. На пороге стоял мужчина-дог с фотографии.

Курица толком не знал, хочет ли он ребенка. То есть, конечно, хочет, но… «Зачем дети?» – спрашивал он себя. Конечно, он не верит ни в какое бессмертие посредством детей. Просто набор полноценного горожанина: машина, квартира, ребенок. Двоюродная сестра Курицы, пока занималась карьерой, лет десять все повторяла, что детей не то чтоб не любит, а не чувствует к ним ничего. Но карьера застопорилась, а тут как раз парнишка один подвернулся. И сестра в скором времени родила дочку и не сильно переживала, когда парнишка растворился вдали. С тех пор она только и делала, что рассуждала о пользе детей и давала советы: «Ты не переживай из-за увольнения, просто роди ребеночка», «Не думай о том, как кредит вернуть, роди ребеночка». Из всего этого Курица вывел: ребенок – что-то вроде лекарства от скуки, которая наступает, когда заканчивается юность. Способ для покинутых женщин почувствовать смысл. Подтверждение своей нормальности, ликвидности, товарности.