Анна Эрде - Железная дорога

Через пару недель после нашей встречи я узнала про историю с Зойкой. Бедняжка всё это время через общих знакомых разыскивала своего без пяти минут мужа — они уже подали заявление в ЗАГС. Она не видела Юрку с того дня, как он переключился на меня — после вечеринки с однокурсниками. Почтимуж отделывался звонками, отговаривался занятостью, кормил опечаленную невесту обещаниями скорой и непременной встречи и не показывался на глаза. Ещё через неделю выяснилось, что Зойка пребывает в рыданиях: её свадьба расстроилась, принц ускакал на белом коне в неизвестном направлении. Это для неё оно было неизвестно, я же имела счастье лицезреть беглеца по три раза на дню.

Если человек, оставшийся без кола, без двора, отказывается от перспективы великолепной устроенности, это кое о чём говорит. Мне это говорило, разумеется, о большой-большой Первой Любви. Ещё через неделю я согласилась выйти замуж за ПэЧеэЛа.

Любовь, любовь. Куда ни ткни, везде она. Складывается впечатление, что любви вокруг море разливанное, а то, что из неё редко выходит что-нибудь кроме горя, злобы и низости, так в этом повинно несовершенство человеческое. Думаю, что любовь всё же есть на свете, но в нашем неправильном мире она выглядит совсем не так пышно, как люди себе представляют, поэтому и не узнают, встречая. Тем, кто не распознал её с первого взгляда и не принял сердцем, она кажется хроменькой и невзрачной. Или порочной. А то яркое и блестящее, что с охотой признают любовью, является чем-то совсем другим. В случае с ПэЧеэЛом, как я теперь понимаю, любовью называлось страстное желание отмщения и восстановление высшей справедливости.

При ближайшем рассмотрении мир оказался не таким уж мирным, люди совсем не маниловски-прекраснодушыми, они отняли у Юры самое дорогое, родной кров, единственное, что осталось от погибших в автокатастрофе родителей. А началось всё это безобразие, по его мнению, с крушения идеального воплощения Вечной Женственности, дышащей не иначе как духами и туманами и вряд ли питающейся чем-то кроме нектара и амброзии — с моего саморазоблачения. Во всяком случае, однажды, во время очередного эль шкандаля ЧеЗээМ умудрился увязать в логическую цепочку тему моего нравственного падения и своё фиаско на безжалостной ниве частной инициативы. Нет, не квёлая Зойка и её папаша, нувориш с генеральскими лампасами, должны были восстановить пошатнувшуюся мировую гармонию, с лихвой вернуть отнятое, мы с Диданом были выбраны Юркой для выполнения этой задачи.

Не думаю, что он заранее хладнокровно продумал и записал все ходы и выходы. Скорее всего, поначалу он сам верил в то, что говорил — и про вечную любовь в духе известной песни Шарля Азнавура, и про отношение к детям, как к душам, данным нам на хранение, и про семейный очаг, где всегда тепло, спокойно и нестрашно, и про физическую близость супругов, которая не является, как полагают, продолжением душевной близости, а самодостаточна и причинна: именно она, во многом, порождает взаимопонимание, минуя логику и опыт.

Не в том дело, что я была согласна с его рассуждениями, а в том, что это были мои собственные мысли. Я ни с кем не говорила на эти темы, дневников, окроплённых девичьими слезами, не вела. Не знаю, каким образом ПэЧеэЛу удалось так точно угадать, чего я жду от семьи, но он разложил мои мысли передо мной, как карты — веером. Только все его карты оказались краплёными, продекларированного им благолепия не хватило и на год. Стоило моей беременности Лизочкой перевалить за вторую половину, главу семейства как подменили. Про Алёшку, про то, как Чисто Законный Мерзавец сначала привязал к себе ребёнка, убедил в том, что у него появился ещё один папа, а потом или не замечал его, или плохо скрывал негодование из-за факта Алёшкиного существования, я говорить не буду — это ещё не отболело. И никогда, наверное, не отболит. Про семейный очаг, где мы с детьми жили, как на пороховой бочке от скандала до скандала, скажу так: там было холодно и тревожно.

Физическая близость, действительно, стала самодостаточной — в том смысле, что не являлась больше ни продолжением, ни следствием, ни причиной чего-либо в наших взаимоотношениях. Осознав это окончательно, я отказала в ней Законному Супругу: тупик, так тупик. Лишение самой себя женских радостей не стало ощутимой жертвой — ЧеЗээМ любовник был никакой. С течением времени его ласки всё больше казались мне механическими, а то, что они припомаживались умильно-блудливыми улыбочками и слащаво-идиотскими словечками, только усугубляло ощущение неубедительной актёрской игры. Подумать только: именно в законном браке я испытывала ощущение нечистоты секса, никогда больше! Вот и ищи после этого правильных решений.

Отлучение Законного Супруга от тела было произведено мной месяца за два до нашего окончательного разрыва и, как ни странно, не привело к новому витку эскалации напряжённости, говоря чётким языком телевизионных комментаторов. Видимо, идея «растрясти Доброго Дядю на бабки» к тому времени полностью захватила воображение ЧеЗээМа, и такие пустяки, как супружеские права-обязанности, уже не играли существенной роли в его целеустремлённой жизни.

Спустя полгода после рождения Лизочки позвонил Ди, чтобы договориться об очередной встрече с сыном. Все прежние разговоры по этому поводу проходили под неусыпным контролем Законного супруга, ведущего прослушку с параллельного телефона. Добрый Дядя об этом факте, разумеется, знал. Юрка ему строжайше запретил звонить когда-либо кроме оговоренного времени, но тот звонок был неурочным. Догадавшись по моему ненапряжённому тону, по ответам, не отрывистым и односложным, как обычно, что аудиоконтроль временно снят, Дидан мягко спросил:

— Как тебе живётся, Женя? Что-то я за тебя в последнее время не спокоен.

Зажав мембрану обеими руками, чтобы ни один звук не дошёл до слуха Дидана, я говорила:

— Мне не просто плохо, милый. Мне очень плохо. Я не доверяю человеку, которого называю мужем. В нём есть какое-то второе дно, и я не знаю, что там, на этом дне. Муж неискренен со мной; даже когда он говорит, что сегодня хорошая погода, я думаю: для чего он это сказал, куда клонит? Я больше не верю, что он хорошо относится ко мне и Алёшке, хотя и твердит о своей любви к нам чуть ли не каждый день. Да и Лизочку он не любит, его бесит, если она плачет, даже когда у неё вздувает животик. Понимаешь, ему даже собственную крошечную дочь не жалко. Что уж о нас с Алёшкой говорить.

Дидан что-то говорил, о чём-то спрашивал, но я не слышала, а потом сквозь поток моих слов всё же прорвалось:

— Это я во всём виноват, Женя. После того, как ты родила мне сына, оставлять всё как есть, было нельзя. Если ещё не поздно: бери в охапку детей и выходи за меня.