Анна Эрде - Железная дорога

Ещё одним приобретением моей Новосибирской жизни стала Надя. Начав со снисходительного принятия непутёвой сестры, со временем она сумела понять, что происходит в нашей с детьми жизни. Надя прониклась горячим сочувствием к племяннице, стала показывать её лучшим местным врачам, вместе со мной искать нестандартные решения в лечении. Однажды женщина-профессор, неоднократно консультировавшая Лизу, посмотрев на меня чуть ли не с благодарностью, сказала, что чудо выздоровления девочки от редкого заболевания, значившегося в списке неизлечимых, есть результат материнского подвига. И тогда Надя, обняв меня, заплакала. Теперь у меня есть сестра.

Интересом к архитектуре и целеустремлённостью Алёша сумел пробить брешь в моём пессимизме относительно собственной профессиональной жизни. Наблюдая, с каким усердием сын занимается рисунком, как прилежно он стал учиться в школе, насколько увлечённо читает книги по истории архитектуры, я начала робко подумывать: «Может быть, и мои поезда ещё не все ушли?». Однокурсники давно зарекомендовали себя в профессии, некоторые даже проявились на международном уровне, и мне их уже было не догнать. Да и нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Но ведь что-то делать было нужно — не зависать же до конца дней на перепланировках. Стоило ли в таком случае оканчивать МАРХИ?

Межвременье схлопнулось в один поистине прекрасный момент, когда мы с Алёшей просматривали роскошно изданную книгу «Парки мира» Парковая, ландшафтная архитектура — вот, чем я хочу заниматься, и я буду этим заниматься — это было не решение, а знание, уверенность. Когда предчувствие, воплотившись в действия, привело меня к поставленной цели, и я, уже в качестве ландшафтного архитектора, показывала немецким коллегам парк Монрепо, только тогда я вспомнила, что словосочетание «садово-парковая архитектура» впервые услышала много лет назад именно в этом месте. У этих базальтовых скал. От Доброго Дяди. Круг замкнулся.

Я вспомнила, и очень отчётливо, что идея создания произведений искусства из естественных рельефов, скал, камней, вековых деревьев, кустарников и цветов, и так, чтобы присутствие творческой воли архитектора было как можно менее заметным, показалась мне, пятнадцатилетней девчонке, прекраснейшей из всего, что было придумано. Брошенное на заре туманной юности зерно взошло в самый подходящий момент: когда я, сидя с сыном за винтажным столом, под винтажным абажуром насквозь винтажно-бабушкиной съёмной квартиры в славном городе Новосибирске, любовалась чудесами, сделанными природой и людьми и молча сокрушалась о своей профессиональной нереализованности. Но не только зерно было Добродядиным, и взойти оно смогло только с его помощью.

Всё сложилось так, что внутри любимой профессии, я ощущаю себя уютно и спокойно, как в коконе, изготовленном любящим мужчиной специально для меня.

У меня, как и у Алёши, появилась цель, Лизочка к тому времени была уже практически здорова — всё сходилось к тому, что пора выдвигаться на Москву. Для совершения возвратного марш-броска не хватало только сущего пустяка — денег. Дорога, хоть какой-то ремонт квартиры после того, как в ней жили чужие люди, специализация по ландшафтной архитектуре, текущие расходы первое время после переезда — подъемные необходимы были значительные.

Я с азартом принялась зарабатывать на откатывание домой. Из Москвы мне по Интернету присылали заказы, а я, вооружившись специально для этого освоенными компьютерными программами, пекла варианты перепланировок. Халтура эта стоила совсем немного, но из-за своей дешевизны, расходилась, как горячие пирожки. Горбатившись у компьютера по двенадцать часов в сутки, экономя на всём до скаредности, за полгода я набрала намеченную сумму.

Я уже предупредила квартирантов, что в течение месяца они должны смотать удочки, купила билеты на самолёт и начала паковать чемоданы, когда пришло известие, способное не только в пух и прах разбить все мои краткосрочные планы, но и похоронить под собой остатки оптимистического видения будущего вообще.

Дальше начинается история, которая, будучи насыщенной невероятными совпадениями и обычным трагизмом, кому-то может показаться достойной многосерийного бразильского мыла. А кто-то подумает, что это всего лишь сгусток обычных жизненных обстоятельств.

Известие заключалось в том, что меня разыскивали судебные исполнители. Четвёртый подставил меня под солидный долг, когда я отошла от дела, сидя возле больной Лизочки, а работы по последней перепланировке, которые проводила бригада прораба-философа, ещё не завершились. Сделал это он по одному из тех сценариев, информацией о которых грузил меня, начинающую бизнес-вумен, рассказывая об опасностях одиночного женского плавания в беспощадном море российского бизнеса. Благородный прораб, взявшийся быть моим штурманом, лоцманом и боцманом, организовывал акцию мщения за свою поруганную любовь в то самое время, когда, захлёбываясь слезами и соплями, пытался по второму разу влезть в мой дом и в мою жизнь.

«Она первая начала, в ментовку на меня настучала», — языком пацана из подворотни прокомментировал Четвёртый свой неблаговидный поступок, когда общие знакомые пытались призвать его к совести.

В период пробного гражданского брака с Четвёртым, все финансовые вопросы, разумеется, решались нами безо всяких расписок и оформления документов, что называется, на доверии. Сумма, повисшая на мне в результате этого доверия, оказалась приблизительно равной той, что я, отказывая себе и детям в необходимом, скопила для возвращения в Москву. Как будто кто-то, заглядывая в мой бумажник, точно вычислил момент, когда удобнее всего предъявить счёт. Люди, не получившие денег, вначале долго не могли поверить, что я нагло их кинула, ждали моего возвращения. Не дождались, потом суд да дело, и вот, когда я уже сидела на чемоданах в самых радужных надеждах на новый виток жизненной спирали — «Вы ещё не до конца рассчитались за то, что сначала вас понесло спасать чужого человека, а потом вы почему-то решили опереться на подставленное спасённое плечо».

О том, чтобы кому-то доказать, что я не я, и лошадь не моя, нечего было и думать. Переведя деньги на нужный счёт, я автоматически перевела саму себя в режим печали. Я чуть ли не с наслаждением погружалась в пучину безнадёжности, потом начала осторожно нащупывать ногами дно, чтобы оттолкнуться и отважиться на очередное всплытие.

Вот тут-то я и заговорила с отцом о той, сугубо любовной характеристике, которую они дали мне, их младшенькой, получив которую следователь уже не сомневался, что я обворовала таки комендантшу общежития медицинского училища. В том самом разговоре, когда речь зашла о Ди, меня пронзила насквозь тревога за него, и я вылетела в Москву, примчалась в Деревню, и увидела, как из ворот дома выруливала скорая, увозящая мою любовь навсегда.