Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

— Тогда к делу. Ты хотел о чём-то со мной поговорить.

— Да, времени на лирику, пожалуй, не осталось. Тут вот какое дело. Завтра последний день приёма предметов антиквариата на большой аукцион. Это очень хорошего уровня мероприятие, там будет много богатых людей, иностранцев. Такое нечасто происходит.

— У тебя есть что-то такое, что можно выставить для продажи на престижном антикварном аукционе? — удивился Сергей.

— У меня нет. У тебя есть, папа. В этом доме без дела пылится целое состояние. Если продать хотя бы небольшую часть этих побрякушек..., — Борис заговорил возбуждённо, даже краска вернулась к лицу.

— Это всё мне не принадлежит, — Сергей, сухо.

— Ты сторож в доме? — насмешливо. — Хранишь воспоминания, чтобы твоя бесплодная графиня могла изредка наезжать из парижей и тупо ностальгировать? Сторожам хотя бы платят, а ты рискуешь жизнью за эпизодический перепих со стареющей красоткой. — И, перебив отца, собирающегося возразить, продолжил: — Это раньше люди цены безделушкам не знали — старьё и старьё. Теперь многие поумнели. На этот дом наведут, грабанут, а тебя, скорее всего, убьют. Сейчас такую роскошь можно держать только за трёхметровыми заборами и с очень хорошей охраной. А что у тебя? Вот ты установил сигнализацию, но ведь она работает, только если в доме никого нет! Вижу: есть внутренние ставни, но ведь они были открыты, когда мы приехали из аэропорта. Ты плохой сторож, отец. Дом запросто можно обворовать. Так что не будет ничего удивительного, если твоя парижанка загряжская кое-чего не досчитается.

— Вообще-то я собирался организовать охрану, уже флигель под это дело приспособил, а потом как-то выпустил из виду. Спасибо, что напомнил, Борис, — Сергей рассчитывал, что сможет увести сына от темы, приведшей того в Загряжск.

— Из своего кармана охранникам собираешься платить? — насмешливо Борис. — Чтобы ещё какое-то время поддерживать в графине Батурлиной иллюзию, что у неё есть дом. Нет у неё больше дома! От него остались только стены и вещи. Ни у кого из нас нет дома. У тебя он, что ли, есть? Ты не хозяин здесь — сам сказал, тебе здесь ничего не принадлежит. У меня нет дома, мы с матерью уже, наверное, десяток съёмных квартир сменили. Да, у нас есть своё жильё в Киеве, но оно так давно сдано внаём, что нашим домом быть перестало. У Машки с мужем нет дома, то тут, то там приткнутся, полетают и сядут на ветку отдохнуть — аки птички небесные. Юля ваша, вдовица, вообще бомжиха: тут квартиру продала, а в Париже, насколько мне известно, своего угла у неё нет. А графиня твоя? Во Франции все мужнино, а здесь — иллюзии, в любой момент способные стать утраченными. Она, наверное, думает, что пока она с графом шляется по светскии приёмам да по миру раскатывает, время в Загряжске останавливается. Нельзя жить в двух временах сразу! Никому не дано усидеть сразу на двух конях; как говорил другой граф, не Батурлин, а Калиостро, седалища не хватит.

— Пока этот дом стоит, у всех нас есть почва под ногами. Что-то должно оставаться неизменным.

— Понятно: хранитель вечности. Так, значит, — нет?

— Нет, Борис. И давай закончим этот разговор. Поужинаем, и я тебя отвезу на вокзал. Или необходимость в поездке в Москву теперь отпала?

— Не отпала.

Когда выходили к машине, Сергей заметил, что сын подхватил чемодан с усилием. Подошёл к багажнику, как бы поправляя, проверил: теперь чемодан весил изрядно. Вернулся, обошёл дом. Пропали серебряные подсвечники, несколько бронзовых статуэток — это только то, что бросилось в глаза при поверхностном осмотре.

Подавив горечь и злость, Сергей сел за руль. У вокзала, когда Борис вышел из машины, он махнул рукой на прощанье, рванул с места, и тут же из кармана куртки звонок:

— Папа, у тебя в багажнике остался мой чемодан!

— Я не позволю тебе обворовать дом. Но за науку спасибо, сынок. Немедленно найму охрану.

— Вот, оказывается, как я тебя достал! Ты даже смог произнести это слово — сынок, — правда, в издевательском ключе, но смог же!

Сергей резко затормозил.

— А как я тебя называл?

— Борисом. Только Борисом. Я ещё пацаном был, а ты не сынком меня, не сыном, не Борей, а Борисом!

Отбой.

Сергей вдруг ясно вспомнил худенького большеглазого мальчика, выбегающего в прихожую, когда отец возвращался домой. Маша, та не каждый раз его встречала. А Борька всегда. Вспомнил застенчиво-радостную улыбку на детском лице, когда он уделял сыну внимание. Уделял, потому что — долг. Никогда не любил. С самого его рождения не любил сына. Так и не смог полюбить. Только долг.

Вернулся, на скамье у вокзала сидел и плакал тридцатилетний мужчина.

— Борис... Если тебе нужны деньги, сынок, у меня есть. Сниму со счёта завтра же. Давай вернёмся домой. Поживи у меня.

По дороге Борис заметил, что едут они совсем не в сторону улицы Гоголя.

— Заедем на склад моей фирмы, оставлю там чемодан, — пояснил отец. — Так, и правда, будет спокойней. Завтра я и картины туда же перевезу. А охрану всё равно нанять придётся; это ты молодец, что напомнил.

Сын прожил на улице Гоголя около месяца, так долго он никогда не оставался вдвоём с отцом. Много говорили, споры, ссоры, упрёки, раскаянье, насмешки, примирение, опять споры, опять ссоры. Когда Борис уезжал, обнялись и оба поняли: они не чужие друг другу.

Уехал сын, и Сергей дал волю печали. Наташа больше не приедет. И дом без неё заболеет от тоски.

В следующий сентябрь отправился в Париж — туристом. Вместо Лувра и Елисейских полей бродил по улицам седьмого округа, старался угадать, по комнатам какого из особняков сейчас ходит она. Возле музея Родена усаживался на скамью — помнил, она говорила, что живёт поблизости. Уставал, брал такси и нарезал круги всё по тем же улицам. И однажды: прогуливающаяся пара, немолодой элегантный господин, и его спутница подошли к дверям особняка. Дама уже вошла в дом, мужчина задержался, почему-то оглянулся, а Сергей как раз в эту минуту опустил окно такси — Батурлин его увидел. Граф подошёл, сел в машину рядом с Сергеем.

— Зачем вы приехали? — спросил нежёстко.

— Собственно, вот за этим: увидеть, как мелькнёт силуэт. Не волнуйтесь, завтра улетаю из Парижа.

— Завтра? А послезавтра Наташа вылетает в Россию — в Загряжск. Она всю неделю пыталась с вами связаться. За последние месяцы жена сильно сдала. Я испугался. Уж лучше ваши сентябри, чем... Зайдёте к нам?

Нет-нет, он не готов. Там — другая Наташа, не его, парижская, мужнина жена, рядом с этой Наташей ему нет места.

И снова начались сентябри, и уже ничего не хотелось ни менять, ни выяснять: так бы и оставалось всегда. Однажды приехала Татьяна, старшая Наташина дочь. «Мои русские друзья, — с энтузиазмом рассказывала она — организовали в Москве очень интересный медицинский центр по реабилитации детей с поражениями нервной системы. Я буду заниматься там музыкотерапией. Программу я уже разработала, и её утвердили. Так что теперь я москвичка, буду к вам наезжать, если не прогоните». Конечно, приезжайте, Танюша, конечно. Он был рад — перепал ещё один кусочек Наташиной жизни. «Я знаю, вы давно любите маму. Спасибо вам, что не отняли её у нас, хотя легко могли это сделать». Вот как! Значит, она ждала его твёрдого решения. Но была бы Наташа счастлива, если бы он потребовал от её жертвы? И смогла бы она любить его после этого? Нет уж, пусть так, как есть.