Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Наташа кожей ощущала свою отдельность от людей, и понимала, откуда она взялась. В семьдесят первом, срываясь к тётке в Сочи, она сделала неверный шаг, и выпала из течения жизни. В ранней молодости кажется, что можно исправить всё, что накуролесишь, а с возрастом приходит горькое осознание, что исправить нельзя почти ничего. И тут этот мужик в электричке: «Кто ты такая есть?». «И, правда, кто я такая есть? — размышляла она безо всякого намёка на внутренний ответ. — Уж точно, не весёлая и открытая миру Наташка Василевская. А кто же тогда? И куда подевалась я прежняя?».

Она стала избегать зеркал — на неё смотрела оттуда незнакомая молодая женщина. Ей стало неуютно в доме одной: чудилось, что где-то рядом та, которая отражалась в зеркалах вместо неё. Не умея справиться с нарастающей тревогой, она позвонила доктору Роша, и спросила, нельзя ли провести столько, сколько понадобиться дополнительных операций с тем, чтобы вернуть лицо, которое теперь осталось только на фотографиях. Средства для операций она рассчитывала раздобыть, продав оставшиеся бабушкины изумруды.

— К сожалению, это невозможно, мадам, во всяком случае, в ближайшие годы, — даже по телефону ощущалось, что доктор огорчён настроением пациентки. — Поверьте, Натали, ваше лицо почти не изменилось, и вы уже скоро привыкнете к незначительным переменам в своём облике. Сейчас вы испытываете некоторый психологический дискомфорт — это случается при пластике лица — но вы нуждаетесь не в операциях, а в помощи хорошего психолога. А я жду вашего появления в клинике в оговоренные сроки.

Однако Наташа чувствовала, вернее, она определённо знала: психолог ей не поможет. Тут другое.

Она нередко приезжала к деду в Загряжск, бывало, подолгу жила там, но ни с кем из знакомых ни разу не пересекалась. Стоило ей надеть очки с дымчатыми стёклами, гладко зачесать волосы, и она со своим «подправленным» лицом становилась неузнаваемой. Наташе не то, чтобы нравилось быть невидимкой, так она чувствовала себя более защищённой. Но сейчас ей было необходимо поговорить с кем-то из людей, хорошо знавших её раньше. Старательно перебирая в памяти имена и лица из прошлого, она убедилась в том, что на свете существует только один человек, которому она сможет довериться, и который, возможно, сумеет ей помочь — Юля Астахова.

Эта чета только звалась Мунцами, на самом деле Мунц был один — Герман, а его жена предпочла оставить себе девичью фамилию. Объяснение на этот счёт Юля дала маловразумительное: какая, мол, разница, если все будут знать её не по настоящей фамилии, а по журналистскому псевдониму «Логинова». Юля Астахова была единственным человеком в Загряжске, с кем Наташа решила встретиться, как только избавилась от обезображивающих рубцов.

Выглядела Наташа тогда, по самой мягкой оценке, так себе, но её это не останавливало, Юлиных взглядов она не боялась. Приехав к деду после очередного курса лечения в парижской клинике эстетической медицины доктора Роша, она через телефонную справочную принялась разыскивать домашний телефон Германа Мунца. Такого абонента в телефонных анналах не оказалось, но зато там значилась Юлия Павловна Астахова. Данное обстоятельство смущало: насколько ей было известно, номер телефона обычно записывается на мужчину, главу семьи.

Чтобы прояснить ситуацию, она после некоторых колебаний набрала номер Татьяны Пимашковой, бывшей однокашницы с архитектурного, которую помнила как самую спокойную и доброжелательную девушку на курсе. Номер телефона у Пимашковой не изменился, никуда она не переехала, трубку взяла сама и неожиданно сильно обрадовалась звонку:

— Наташка Василевская! Не может быть! Ты не поверишь, мы с нашими девчонками только недавно о тебе вспоминали. Никто ничего не слышал про тебя с тех пор, как ты... сколько прошло? — ого! шесть лет уже! — И она забросала Наташу вопросами: — Где ты живёшь? Всё ещё в Сочи? Кто твой муж? Дети есть? Один, двое? Учёбу продолжила? Работаешь архитектором? — И тут же принялась сама отвечать: конечно, архитектором, кем же ещё? — ты была самой талантливой из нас. А муж у тебя, наверное, адмирал, или что-то в этом роде — ты же у нас умница-красавица необыкновенная. Я быстренько обзвоню всех наших. Девчонки набегут, а уж мальчишки-то как обрадуются! Соберёмся? Ой, Вася, я ужасно хочу тебя увидеть! — Горло сдавило, когда Наташа услышала своё институтское прозвище.

Всё это возбуждённое многословие не вязалось с образом Пимашковой, какой её помнила Наташа: медлительная и рыхловатая, не особенно разговорчивая, мягко улыбающаяся девушка. Татьяна была слишком взволнована неожиданным звонком, да и Наташа волновалась не меньше. Она вдруг почувствовала, что страшно соскучилась по «нашим девчонкам и мальчишкам». Но встреча была невозможна. «Хочешь увидеть меня, говоришь? — горько думала Наташа. — Ну, увидишь, испугаться уже не испугаешься, но зрелище всё равно предстанет малопривлекательное».

Она не могла ответить ни на один вопрос, выпаленный Таней, не видела ни малейшего смысла в том, чтобы придавать огласке свои удручающие обстоятельства. Она нигде не училась после того, как бросила институт, так и осталась с неоконченным высшим. Правда, как раз тогда она собиралась поступать в ленинградский университет, но на совершенно неинтересный факультет. Там имелось очно-заочное отделение, и в этом заключался весь её интерес — ещё долго по два раза в год придётся наезжать во Францию для продолжения лечения. Из всего, в чём она, действительно, нуждалась в этой жизни: семья, муж, дети, архитектура и дед, Наташе досталось только последнее. И не имелось никаких предпосылок к тому, что список жизненно необходимого когда-нибудь пополниться. «Я не жена, не мать, не архитектор, сейчас я далеко не красавица — об этом вы хотите узнать? Ну, уж нет», — подытожила для себя она.

Встреча была невозможна, ответы Тане были невозможны, но разузнать про Германа и Юлю, и, может быть, если сильно повезёт, услышать что-нибудь о Серёже, она очень хотела.

«Забыв» про накиданные вопросы, Наташа спросила:

— Тань, а как там Гера поживает? Что у него с Юлей? Они всё ещё вместе?

— Ой, Герасим — это наше самое больное место, — охотно принялась отвечать Татьяна. — Юльку-то его теперь на хромой козе не объедешь. Она, видишь ли, работает в областной газете, можно сказать, звезда загряжской журналистики, пишет под псевдонимом «Юлия Логинова». А Гера при ней состоит. Муж-мальчик, муж-слуга. Пока они ребёнка не родили, ещё туда-сюда было. Год она, как ни странно, отсидела с малышом. А потом вышла на работу, и вот уже около года Герка связан по рукам и ногам: днём его родители с мальчиком занимаются, а по вечерам — он, папаша-одиночка. И остальное-прочее, магазины там, по хозяйству — всё тоже на нём. А жена тем временем свою карьеру строит.