В. Строгальщиков - Стыд

— Ну, вы не правы, — возразил ему Лузгин. — Так получилось, что в те годы я с ним часто виделся и разговаривал. Как раз создавались первые — так называемые вертикально интегрированные — нефтяные компании…

— Его для этого дела и поставили министром, — ехидно уточнил старик.

— Согласен, для этого дела. Однако госпакеты акций в компаниях тогда были огромными. По сути дела, все компании принадлежали государству, но беда была в том, что госпакетами этими распоряжалось не нефтяное министерство, а комитет по госимуществу.

— Чубайс! — азартно выпалил Кузьмич.

— Наш министр, поверьте мне, пытался это дело поломать. Он всегда считал, что отраслью должны руководить опытные нефтяники, а не пресловутые завлабы, спорил в правительстве, но Чубайса побороть не смог. И более того скажу: поломал себе карьеру.

— Не так уж он и спорил, — сказал старик, выглядывая бутерброд, — да и карьеру он не шибко поломал. Выполнил задачу — его убрали, а то, что отходной плацдарм себе не застолбил — это совсем другой вопрос.

— Да как не застолбил? — Кузьмич аж подпрыгнул на лавке. — А Тюменскую-то нефтяную, Тэ-Эн-Ка, он что, не под себя изобретал?

— Изобретать-то изобрел, — подал голос мастер Лыткин, — да у него оттяпали, ха-ха!

— Изобретали выше, — сказал старик, уравнивая силы в споре, — здесь я скорей с Володей соглашусь. Да и залоговые аукционы проводили уже без него — без нашего, как тут изволили сказать, министра.

— Вот сколько лет уже прошло, — сказал Лыткин, прищуриваясь на Лузгина, — а я так и не понял, в чем там хохма.

— В залоговых аукционах? — спросил Лузгин.

— Ну да.

— Особой хохмы-то и нет, — сказал Лузгин, и так как тесть демонстративно молча уставился в окно, ему пришлось продолжить самому. — Представим: государству нужны деньги. Якобы нужны. Оно объявляет аукцион, некий финансовый заем у банков или нефтяных компаний под залог акций из своего пакета. Скажем, двести миллионов долларов за двадцать процентов акций на полгода. Через полгода государство говорит: пардон, денег нет, возвратить не можем. И тогда государственные акции — заметьте, совершенно по закону — переходят в полную и безвозвратную собственность нефтяной компании. Или банка, который дал деньги под залог.

— Банки это были, банки или финансовые группы, — сказал старик, сигнализируя, что все-таки следит за лузгинским рассказом.

— И хохма, как вы говорите, здесь даже не в том, что на самом-то деле эти госпакеты стоили в десять раз больше. А в том, внимание, что накануне этих упомянутых аукционов наш государственнейший банк разместил в упомянутых банках, коммерческих, свои огромнейшие средства. Получается, что госпакеты акций нефтяных компаний перешли в частные руки за государственные деньги.

— Вот это блеск! — воскликнул Лыткин и добавил матом.

— Рассказываю упрощенно, чтобы схему прояснить. Там, конечно, тоже были драки под ковром: кого на аукцион допустить, кого снять за час до открытия торгов, и цены плавали…

— Короче, торговались и делили, — сказал Кузьмич, вытаскивая пробку.

— Наш тоже там шустрил? — спросил он Ивана Степановича, и тот вначале отмахнулся безразлично, но, видно, понял, что отмалчиваться не по чину, и пояснил, что лично наш в аукционах не участвовал, да и вообще компания наблюдала сей процесс со стороны: велено было не рыпаться. Пакет купила группа «Сигма» и вскоре продала его на рынке — американцам и на порядок выше по цене.

— Озолотились парни, — уважительно проговорил бурмастер Лыткин.

— Не думаю, — сказал старик. — Они же пешки, передатчики.

— А кто тогда? — воскликнул Лыткин.

— У журналиста вон спроси…

— А я при чем? — обиделся Лузгин. — Я в жизни ни одной акции в руках не держал. Даже не знаю, как они выглядят.

— Степаныч знает, — сказал Лыткин, и все замолчали.

— Насчет парней, — нарушил тишину Лузгин. — Их, полагаю, тоже не обидели. Как говорил мой друг: грузить руками черную икру, да чтобы к пальцам не прилипло!..

— Друга твоего зовут Ломакин?

Вот же старая сволочь, подумал Лузгин. Я его выручаю, перевожу разговор с опасной темы на нейтральную, а он еще и шпильки мне втыкает в задницу в порядке благодарности. Хорош, ничего не скажешь. Но, если думать непредвзято, только с таким характером и можно выбиться наверх — запрыгивать на плечи каждому, кто тебе протягивает руку.

— Нет, не Ломакин, — с вызовом сказал Лузгин. — Вы пейте, здесь и бар есть, могу сбегать, если что.

— Не хами, — сказал ему старик, — и зря не обижайся. А ты не наливай по полной, я тебя русским языком просил, не помнишь?

— Так отхлебни! — с душою предложил Кузьмич. — Отхлебни, сколько надо, да оставь.

— Я так не люблю. Невкусно, и я не привык.

— Ну ты барин, Иван!.. — восхитился Кузьмич, нетвердо поднял рюмку старика и отплеснул в чайный стакан на донышко. — На, барин, так нормально? А ты, писатель…

— Я не писатель. — Лузгина неприятно царапала эта, внешне уважительная, кличка еще и потому, что так к нему на юге обращались моджахеды.

— Объясни-ка нам, — и глазом не моргнув, продолжил Кузьмич Прохоров, хрумкая лимонной коркой, — вообще в приватизации была идея, или просто все расхапать захотелось?

Лузгин уже не раз в компаниях, формальных и не слишком, пытался рассуждать на эту тему, был даже философский семинар, куда его пригласили однажды, и он наговорил такого, что впредь его не звали. А он и сказал-то всего лишь, что переход к рыночной экономике предполагал наличие умелых и добросовестных собственников, которые с большей эффективностью, чем «красные директора», могли бы управлять вчерашним госимуществом, а где их было взять, добросовестных и умелых? Поэтому новых хозяев власть, по сути, назначила, поверив тем, кто суетился рядом и умно ругал коммунистов. Никто, мол, не предполагал, что «новые» станут химичить с налогами, обзывая «черное золото» скважинной жидкостью, а также оптом скупать министров и футболистов, в то время как другие жители свободной России в свою очередь начнут километрами воровать электрические провода, врачи — брать взятки, милиция — брататься с бандюганами, журналисты — писать за деньги на заказ, а в промежутках между этими достойными занятиями общим кагалом упиваться плохой водкой. И что в итоге повторится анекдот про коммунизм: идея окажется слишком хорошей для нехорошего сообщества, ленивого и по-мелкому вороватого. Что же касается воровства по-крупному, то здесь все схватят и поделят две веками враждовавшие, но спаянные кровно группы: первую составят хитрые и бессовестные, вторую — наглые и безжалостные, объединенные совместным и тоже многовековым презрением к ленивым и по-мелкому вороватым. Увидевши сию картину, власть примется наводить порядок: вразумлять воров больших и наказывать маленьких, лишив последних, по причине их огромного числа и недомыслия, возможности избирать и контролировать власть, то есть ставить ей палки в колеса на историческом пути наведения порядка. Сама же власть по ходу лет изрядно обновилась, но обновились и суетящиеся рядом, немедля возжелавшие тоже хватать и делить. Однако хапнувшие первыми по-крупному их к пирогу уже не подпустили и дали по зубам законом об охране инвестиций. Что оставалось новым суетящимся? Огромный океан тех самых презираемых и мелких, но если с каждого да по рублю, а лучше по три — за свет и детские сады, тепло и воду, дороги и лекарства, больницы и школы, жилье и огороды, — то нарастут миллионы с миллиардами. И на первое время денег хватит и новым властям, и новым суетящимся, а что дальше — всем плевать, тут главное — вцепиться, вилять хвостом и держать нос по ветру, а если что — безропотно в ривьерские кусты, сидеть там и не тявкать, иначе и в кустах достанут.