В. Строгальщиков - Стыд

Отметается. Длинно, многое придется объяснять. В общем, рассказывать нечего. Опрокинуть стакан — тогда само собою прояснится, но Лузгин уже вторую неделю не пил и развязывать пока не собирался.

Кто бы поверил! На шестом десятке лет профессиональный пьяница Лузгин открыл для себя кайф полной трезвости. Когда и спится хорошо, и естся, и руки не трясутся, и ясно в голове, а что от этой ясности печально на душе, так то печаль совсем иного рода, ничего общего не имеющая с хорошо знакомой Лузгину похмельной злой подавленностью. Он даже просыпаться стал пораньше, заваривал чай в кухне-столовой, со второго яруса спускался тесть, пил свой сбор и воровато скармливал Лузгину диетические сырники, испеченные с вечера тещей. Интересно: родители жены были одногодки, но слово «старик» идеально подходило тестю, а вот к теще «старуха» не вязалось.

…Лузгин рассказывал примерно с час. Боренька Пацаев под занавес демонстративно оголял запястье, сверкал массивными часами. Лузгин себя сдерживал, до прямых намеков (мол, жируете, а там…) не скатился ни разу: ему похлопали и объявили танцы.

— Ну все, отчалили, — скомандовал Пацаев.

О Боренькиной страсти к игре в рулетку Лузгину было известно — в «конторе» ехидно судачили: обуял же азарт человека! Пропивал-то, дескать, меньше, чем сейчас проигрывает. Играл Пацаев раз в неделю, с вечера пятницы на субботнее утро, и больше тысячи «зеленых», говорили, не спускал, определил себе рубеж и никогда не перешкаливал. Оклад у Бореньки был три тысячи в месяц, и такое несоответствие слегка интриговало Лузгина.

Дворец был огромный, с множеством лестничных переходов. Боренька летел впереди шумным вихрем, раскланиваясь и обнимаясь, раздавая громкие приветы. На третьем этаже они прошли сквозь темный ресторан, где Пацаев помахал рукой таперу и крикнул мэтру: «Позже, позже!». За рестораном следовали коридор и лестница наверх, кончавшаяся дверью с бархатной портьерой. Охранник у двери заулыбался Бореньке, как брату, но билеты все-таки проверил.

Лузгин ожидал увидеть большой зал с высокими колоннами, как в фильмах про Лас-Вегас, но оказался в лабиринте отдельных комнат, соединенных арками проходов. Под арочными полукружиями висели кованые фонари. Во всех комнатах были люди, но ни одна не выглядела переполненной, как будто некий режиссер всех толково разместил перед съемками. Люди стояли, ходили, сидели за барными стойками, у зеленых и пестрых столов, возле ярко раскрашенных игральных автоматов. Здесь Боренька ни с кем не обнимался, лишь озирался по-орлиному и шествовал далее. «Вот черт, — сказал он у рулетки, — забито все… Идем!». В новой комнате Пацаев шумно вздохнул, поднял руку, девица-крупье ему улыбнулась согласно, и Боренька шустро проследовал к кассе.

— Сам будешь?

— Нет, — сказал Лузгин.

— И правильно. Но зря.

— Да слышал я, что новичкам везет, слышал…

— Кому везет, кому не очень… Ладно, дам разок поставить. Но за спиной не маячь, я суеверный, не люблю… Давай, гуляй тут. Если заблудишься — скажи, чтобы отвели к Марине.

Пацаев уселся на стул за рулеткой, не одарив соседей ни взглядом, ни кивком. «Интересные у них тут нравы и обычаи», — отметил Лузгин, заложил руки за спину и стал прохаживаться.

Конусы света охватывали только столы, на остальном пространстве царил сумрак, манящий и слабо тревожащий. Лузгин то уступал дорогу, то ускорялся, поблагодарив, и снова шел, разглядывая темные спины, яркие руки и лица. Дважды его спросили, не желает ли он. Лузгин сказал, что не желает. Наряды окружающих нельзя было назвать строго вечерними: мужчины без галстуков, с расстегнутыми воротами белых рубашек, в блестящих туфлях и черных или светлых пиджаках. Редкие женщины одеты были с большим изыском и чем-то походили друг на друга.

Возле третьей по счету рулетки Лузгин задержался, привлеченный возгласами и смехом: кто-то то ли продулся, то ли выиграл. Мужчина в светлом костюме и с темным каменным лицом поднялся и пошел ему навстречу, вытягивая из кармана пачку денег. «Ага, продул», — решил Лузгин и шагнул в сторону. Человек чуть не задел его плечом, подошел к кассе, стукнул по стеклу и швырнул деньги в окошко, не считая. Лузгин не без злорадства отметил, что дорогой костюм игрока был явно не к сезону, и рубашка расстегнута низко, и золотая цепь вульгарно широка. Когда мужчина двинулся обратно, держа в ладонях горку фишек, и вышел на свет, Лузгин увидел характерное смуглое лицо, черные волосы в клине рубашки и хмыкнул: все понятно. Игрок занял свое место. Лузгин приблизился, разглядывая лица, прислушиваясь к механическому голосу крупье. Он ни черта не понимал в рулетке, и смысл действий был скрыт от него, представлялся каким-то шаманством. Мужчина в светлом строил свои фишки столбиками разной высоты и цвета, и Лузгина кольнула зависть — и к его деньгам, и к его умению. Живут же люди! И так вот каждый день или хотя бы раз в неделю, как Пацаев… Сам Лузгин на деньги не играл, лишь в юности (по полкопейки вист) в преферанс с телегруппой в гостиницах. А вот в бильярд бы я с тобою потягался, потешил Лузгин гордыню, там тебе не фишки расставлять…

— Вы играете? — спросили его из-за спины.

— Нет, смотрю, — сказал Лузгин и пошел от стола. И как только он это сделал, вся картина, которую он наблюдал секундой ранее, вдруг замерла и высветилась, словно кадр: лица, прически, одежда, выражения глаз, руки над столом и звуки речи с выплесками непривычных нот… И в этой комнате, и в прочих, где он побывал.

Потом, когда ужинали в ресторане, — Боренька сыграл «фифти-фифти» и подкреплялся на второй заход, — Лузгин поделился с ним своим открытием.

— А что ты думал, — Пацаев через стол склонился к Лузгину, — здесь нефтяники гуляют?.. Торгаши! У них бабок выше крыши.

— Фрукты? — знающе выдал Лузгин.

— Ты еще скажи: цветы. Ага! — Боренька нахмурил бородатое лицо. — Наркота! — многозначительно поднял он палец. — Диаспора!.. А бабы — бляди ихние. Вот так, Вовян! — Пацаев дыхнул уксусом, утерся и бросил салфетку на стол.

— Не, строганина без водки…

— Угу, — согласился Лузгин и подумал: чего ж ты обнимался с ними, Боря?

Но о самом главном открытии — случайном, во мраке перехода, когда бросил взгляд на выплывшую в стороне яркую стойку бара и чуть не споткнулся, не ахнул, не выдал себя в темноте — он Пацаеву рассказывать не стал. Когда скажу Ломакину, предположил Лузгин, тот тоже не поверит.

У него теперь были свои ключи от квартиры старика. Один замок врезали неправильно, перевернули, и Лузгин никак не мог запомнить, в какую сторону крутить огромный ключ. Он уж, было, справился, но тут дверь распахнулась, и Лузгин увидел Тамару с зареванным лицом.

— Здесь Катя, — сказала жена, упреждая вопросы.