Вэй Хой - Замужем за Буддой

— А вот здесь живет наш президент.

И кто-то из присутствующих с иронией добавил:

— Вообще-то наш президент большую часть времени проводит у себя в кабинете, самоотверженно трудясь на погибель всей страны.

Доехав до набережной, мы пересели на теплоход. Не припомню названия реки, но она пользовалась исторической славой. Раньше густые леса, раскинувшиеся по обоим ее берегам, населяли укрывавшиеся от властей революционно настроенные художники, писатели радикального толка, поэты и прочие не угодные правительству люди. В том месте течение реки было бурным, со множеством водоворотов и омутов. Это был затерянный мир, отгороженный речным руслом от остальной части страны — идеальное убежище.

Пароходик надсадно пыхтел. Мы сидели на палубе в полном молчании, сквозь сгущающуюся темноту внимательно вглядываясь в густые заросли деревьев, раскинувшиеся по берегам; то тут, то там встречались одинокие здания.

Висевшая в небе полная луна отражалась на поверхности темной воды, и это тусклое отражение колыхалось и жалобно морщилось с каждой набегавшей волной. Казалось: опусти руку в воду — и дотронешься до лунного лика! Луна и звезды в Южном полушарии были удивительно яркими.

Наконец пароходик неторопливо пришвартовался у простой деревянной пристани, и шум мотора заглох.

Ресторан назывался «Коленкор». Единственными живыми существами в нем были толстая мраморная кошка и два официанта. Первый был низок ростом, коренаст, лысоват, с резкими, почти карикатурными чертами лица. В глаза сразу бросался его приплюснутый нос. Второй был очень высоким и тоже лысым. Похоже, на лбу у него была рана, потому что голова была забинтована. Вид у него был несчастный. Эти двое были настолько разными, что их пребывание в одном месте невольно вызывало недоумение.

Кроме нас, посетителей не было. Мы сели за столик на небольшой платформе, устроенной прямо на пристани под открытым небом.

Возможно, во всем Буэнос-Айресе нет лучшего расплавленного сыра, чем тот, что нам подали. Но с моими далеко не идеальными зубами это было все равно, что жевать резину. Я скормила свою порцию мраморной кошке, которая проглотила ее в мгновение ока. Не удивительно, что она так разжирела. Официанты поочередно — то маленький, то высокий — подавали одно блюдо за другим, и каждый отгонял кошку, так и норовившую тереться о наши ноги.

Было прохладно: вечер, поздняя осень. Речная сырость незаметно пробиралась в каждую складку одежды и намертво прилипала к коже — назойливая, как неприятные воспоминания.

Все приехавшие с нами сотрудники издательства курили. Мудзу беседовал с ними о ситуации в стране, а мы с Люси разговорились о Сюзанне. Оказалось, Люси десять лет прожила в Мадриде, и они с Сюзанной были хорошо знакомы.

Наши лица обвевало ночным ветром. Мощным потоком несла свои воды река, бесконечная, как время. Она текла куда-то вдаль, мерно и неустанно, и там, вдали, впадала в океан, бесследно растворяясь в его просторе. Но что-то все-таки оставалось: жизнь, любовь, мечты…

Мудзу всем понравился. Благодаря приветливой улыбке и природному добросердечию он легко заводил друзей повсюду. Он был из тех людей, для кого весь мир — это дом, а каждый человек — потенциальный друг. Он напоминал странствующего рыцаря из восточного эпоса, с острым мечом и открытым сердцем скитавшегося по земле. Его слово было дороже золота. Он несся быстрее ветра на своем верном стремительном скакуне, был готов лишиться головы ради спасения друга и ценил узы дружбы больше, чем любовь женщин. В одной из древних китайских легенд рассказывается о человеке, который убил своего любимого коня, чтобы спасти от голодной смерти друзей в осажденном врагами городе.

Мудзу всегда одевался модно и элегантно. Но в глубине души он воспринимал жизнь сквозь призму традиционных воззрений вековой и даже тысячелетней давности. Он жил в особом измерении — в собственном времени и пространстве, в единении с природой. Наподобие осторожной, но любопытной пантеры, он крадучись пробирался сквозь городские джунгли, с удивлением обнаруживая, что человечество уже давно вышло из колыбели и распрощалось со своим беззаботным детством.

На следующее утро мы сидели на лужайке около отеля, пили японский чай и читали газету на английском языке, которую доставили спозаранку. В статье об экономическом кризисе говорилось, что вчера впервые за целый месяц аргентинцы получили возможность снять деньги со своих счетов в банках, которые вновь открылись. В несколько крупнейших банков выстроились огромные очереди. Когда в положенное время банки закрылись, были обнаружены тела трех умерших стариков. Они упали замертво от истощения и слабости, дожидаясь своей очереди.

Когда-то песо был приравнен к американскому доллару; сейчас же он стоил всего тридцать пять центов. По словам Люси, было самое время отправляться за покупками в аргентинские магазины. «Мариотт» наводнили мексиканские и американские туристы, привлеченные выгодным шопингом. Наверное, для аргентинской экономики их присутствие тоже было выгодным. Но я, иностранка, не могла не чувствовать вины, наживаясь на чужой беде.

Официант из отеля выкатил на лужайку столик с заказанным завтраком и, получив на чай, удалился. А мы с Мудзу неожиданно поссорились.

Он вдруг спросил:

— Почему ты так посмотрела на официанта?

В крайнем изумлении я чуть не выронила тост:

— Что ты хочешь этим сказать?

Мудзу отпил глоток чая и ответил:

— Наверное, у тебя это получилось непреднамеренно, но ты только что безо всяких оснований повела себя крайне высокомерно.

Я чуть не поперхнулась:

— Не имею не малейшего представления, о чем ты! — голос у меня дрожал, а руки сами собой сжались в кулаки — иначе я бы схватила какой-нибудь предмет из находившихся поблизости и швырнула в него.

Отведя взгляд, Мудзу отрезал кусок бекона и положил мне на тарелку:

— Я просто стараюсь быть с тобой честным. Я уже довольно давно замечаю это за тобой, и, по-моему, лучше обсудить это откровенно. Если я слишком категоричен, извини.

Я положила салфетку на стол, встала и ушла в номер.

Ополоснув лицо холодной водой, пристально посмотрела на себя в зеркало. Что-то оборвалось у меня внутри, что-то рухнуло. Конечно, не с такими трагическими последствиями, как аргентинская экономика. Впервые с момента нашего знакомства Мудзу так безапелляционно и бестактно критиковал меня, да еще так неудачно выбрав место и время. Больнее всего меня ранило, что он, оказывается, уже давно испытывал такие чувства. Я снова и снова проигрывала перед зеркалом всю сцену — как официант приходит, как я улыбаюсь ему и даю на чай. И хоть убей, не могла понять, что сделала не так и почему Мудзу был так суров со мной!