Чинуа Ачебе - Стрела бога. Человек из народа

Раздались аплодисменты. Неплохо, подумал я.

— Стервятников трое, — во всеуслышание сказал бывший капрал, как только аплодисменты стихли. — Третий и самый молодой зовется Союз простого народа.

— И чего ты все перебиваешь? Дай человеку слово сказать, — оборвала его какая-то старуха, курившая короткую глиняную трубку.

Но многим замечание капрала понравилось, и кое-кто даже подошел пожать ему руку.

Заканчивая свою речь, Макс прибег к приему, который показался мне недостойным ни его самого, ни нашей партии. Но, возможно, я просто слишком щепетилен.

— Счет дружбы не портит, — сказал он. — В прошлый раз был выбран в парламент уроженец Анаты. Теперь ваш черед. Оттого, что козел поест, курица сыта не будет, даже если они и друзья. Что паше, то наше, но уж что мое, то мое. Союз простого народа призывает вас отдать свои голоса за вашего земляка Одили Самалу.

Он подошел ко мне, взял мою руку и поднял ее. Толпа приветствовала нас криками.

Потом встал какой-то старик, кажется, тоже член деревенского совета. До сих пор он сидел на краешке стула, прямо перед микрофоном, обеими руками сжимая свою железную палку. Весь его вид говорил о том, что он внимательно слушал речь Макса.

— Я хочу поблагодарить молодого человека за его прекрасные слова, — сказал он. — Я не пропустил ни одного. Я всегда говорю, что в наше время важен не возраст, не звание, а ученость. Я хочу поклониться молодому человеку за его ученость. Много мудрого он сказал, но одно запало мне в душу, не знаю, все ли поняли это так, как я: мы должны получить свою долю, и сын нашей деревни принесет ее нам.

Толпа зааплодировала.

— Придется Анате потесниться, — продолжал старик, — чтобы и мы могли протянуть руку к общему блюду. Ни один человек в Уруа не отдаст свой голос чужаку, раз он нужен нашему сыну. Если целебная трава, которую мы собирали в лесу, выросла теперь у нас во дворе, зачем же ходить за ней в такую даль? Мы люди темные и во всех этих делах что малые дети. Но одно я хочу сказать: в дом, где у ребенка прорезался первый зуб, не приходят с пустыми руками. Уруа тоже ждет, чтобы ей что-нибудь подарили на зубок. Пусть же наш сын напомнит об этом там, в столице, уж он сам знает, кому и как. Верно я говорю?

— Верно! — закричали в толпе, и народ начал расходиться.

Немного погодя я отозвал Макса в сторону и в нескольких словах рассказал ему о визите Нанги.

— Напрасно ты не взял деньги, — сказал он.

— Что? — переспросил я, не веря своим ушам.

— Мистер Коко предложил мне тысячу фунтов, — невозмутимо продолжал Макс — Я посоветовался с ребятами, и мы решили их взять. Купили на них вот этот автобус.

— Я тебя не понимаю, Макс. Неужели ты согласился за деньги снять свою кандидатуру в пользу ПНС?

— Этого я тебе не говорил. Нам нужны деньги, а бумажка, которую я подписал, не имеет никакой юридической силы.

— Но моральную силу она имеет, — пробормотал я, совершенно убитый. — Извини меня, Макс, но мне кажется, ты совершил большую ошибку. Я думал, мы намерены бороться честными средствами. Вот увидишь, теперь они пустят в ход все свои грязные уловки, и люди скажут, что мы сами виноваты.

Я был очень обеспокоен. Наш народ твердо придерживается правила: взял деньги, сделай, что обещал, иначе тебя ждет справедливая кара, и ни амулеты, ни сам господь бог тебя не спасут.

— Да брось ты, не о чем тут говорить, — отмахнулся Макс. — Ты знаешь, что ПНС получила от «Бритиш амальгамейтед» на проведение избирательной кампании четыреста тысяч фунтов? Американцы расщедрились еще больше, хотя точных цифр у нас пока нет. Сам посуди, можно ли вести эту грязную войну в белых перчатках? Ну, нам пора, мы едем в Абагу. Я вернусь через пару дней посмотреть, все ли у тебя в порядке, и расскажу о наших дальнейших планах — ты должен быть в курсе. И послушай меня, дружище, если Нанга повторит свое предложение — соглашайся. Ведь эти деньги в такой же мере твои, как его. Ладно, теперь это все равно чисто академический вопрос… А твой отец отличный старикан. Он мне понравился.

Когда я смотрел, как Макс и Юнис делят все радости и заботы, меня, как говорится, завидки брали. Во время выступления Макса я поймал себя на том, что не спускаю глаз с Юнис, с ее прекрасного лица. Она сидела на самом краешке стула, судорожно сжимая руки, как школьница перед экзаменом. Губы ее шевелились — казалось, она повторяет за Максом каждое его слово. Быть может, именно это зримое свидетельство трогательной женской преданности заставило меня изменить свой тщательно разработанный план и на следующее же утро отправиться к Эдне. Я решил признаться ей в любви — и будь что будет. Если она отвергнет меня, потому что я не ворую государственных денег и не разъезжаю в собственном «кадиллаке», что ж, я приму отказ, как подобает мужчине. Во всяком случае, я не намерен был больше продолжать эту тайную любовную игру. Как было бы хорошо, когда приедет Макс, познакомить его с Эдной! Я уверен, он бы мне позавидовал. Эдна, конечно, не адвокат и не может соперничать с Юнис по части косметики и прочих женских ухищрений, зато, когда она идет по улице, все мужчины оборачиваются ей вслед. А что до образования, то для меня Эдна была достаточно учена. Я ничего не имею против самостоятельных женщин, мне они даже правятся, но шут с ней, с эмансипацией, если такая образованная дама, как миссис Акило, соглашается за двадцать пять фунтов переспать с безграмотным Нангой, о чем он не преминул доверительно сообщить мне на другой же день.

До Анаты всего пятнадцать миль, но из-за плохой дороги я ехал туда не меньше сорока минут и все это время обдумывал, что скажу Эдне. Впрочем, что именно я скажу, было не так уж важно, главное — сказать смело п уверенно, а не мямлить, как школьник, не выучивший урока. В худшем случае она ответит мне «нет»; как говорится, двум смертям не бывать, одной не миновать. А может, прежде, чем объясниться в любви, стоит рассказать ей обо всем, что произошло со дня нашей последней встречи? Ей, вероятно, интересно будет узнать, что ее уважаемый жених явился в мой дом и предложил мне двести пятьдесят фунтов. Это доставит ей удовольствие, а у ее жадюги папаши, если оп прослышит про деньги, слюнки потекут, и я сразу вырасту в его глазах.

Тут мне вспомнилось, как я злился, раздумывая ночью обо всем, что произошло. И не только потому, что Макс запятнал нашу партию да еще имел наглость обвинить меня в идеализме и наивности. Невольно сравнивая предложенную мне сумму с той, в которую оценили Макса, я не мог не почувствовать себя задетым. Хотя, конечно, никакого значения это не имело: если бы мне предложили десять тысяч, я бы все равно отказался. Важно было другое: Макс поставил под удар наше моральное превосходство, внушавшее страх таким людям, как Нанга. Этот страх читался у пего в глазах, несмотря на все его фанфаронство. Ведь в конечном счете именно в моральной чистоте и бескомпромиссности таилась единственная надежда спасти нашу страну.