Ник Кейв - И узре ослица Ангела Божия

При крещении девочке дали имя Бет.

Босая Бет сидела на нижней ступеньке, обхватив руками колени. Просторное белое ситцевое платье скрывало ее худенькую фигурку. Положив подбородок на колени, погрузившись в себя, она шевелила пальчиками ног в пыльном гравии дорожки, ведущей к подножию монумента. Казалось, что это данная возвышавшемуся над ней ангелу призрачная спутница в белом одеянии.

Маленькие черные Бетины туфельки, аккуратно поставленные рядышком, виднелись на ступеньке лестницы. Светлые кудряшки волос сияли золотом во тьме ночной.

Бет сидела и пела медленную грустную песенку: Воды сонной реки… пока не скрипнула дверь в доме Дока Морроу и не раздался голос ее отца: — Бет, пора домой! — позвал ее Сардус Свифт с порога докторского дома, и девочка, надев туфельки, побежала по дорожке в сторону улицы.

Сардус поднял дочь на руки и поцеловал в лобик. Бет улыбнулась каким–то своим мыслям, обнажив в улыбке ровные белые зубки.

«Домой…» — вздохнула она печально и обняла Сар–дуса за шею. Ее светлые локоны выглядели странно на фоне кустистой черной бороды отца.

Напевая уснувшему у него на руках ребенку колыбельную, Сардус Свифт посмотрел на мерцающие звезды и увидел луну, ухмыляющуюся в небесах.

В златые дни передышки, которые последовали за окончанием потопа, когда над полями и дорогами клубился пар от высыхавших на глазах грязных луж, а укулиты наслаждались ясной погодой и восхваляли в молитвах Всемилостивейшего, некий доктор по фамилии Морроу оторвался от праздничных забот, дабы посетить один из последних уголков, куда еще не проник солнечный свет, и изгнать промозглый дух из этого темного логова.

Сначала Сардус Свифт не подходил к запертым дверям, и доктору приходилось возвращаться восвояси с тогда еще безымянным найденышем в руках. Но когда доктор постучался в четвертый раз, тяжелые старые двери медленно отворились перед ним.

Док Морроу вошел, переступив через груду нераспечатанных писем, лежавших у входа. В убежище отшельника, бывшего когда–то его другом, царило такое невероятное запустение, что доктор в ужасе отшатнулся от представшего его глазам зрелища. Гневные слова уже закипели в его горле, но, осознав во всей полноте, до какой степени самоуничижения надо было дойти, чтобы добровольно существовать в таком свинарнике, доктор сменил гнев на сердечное сострадание к ужасному жребию своего собрата.

Он пересек гостиную и остановился на пороге того, что прежде было чистым и светлым обиталищем безумной и бесплодной миссис Свифт. Посреди куч гниющих и источающих миазмы отходов, посреди нечистот горя и погибели восседал жуткий на вид Сардус Свифт — немытый, одичавший, загнанный. Лица его было не разглядеть за длинными прядями сальных волос и неухоженной бородой. Сардус сидел в кресле, на котором была разостлана газета, безвольно сложив руки на коленях, окруженный комками смятой бумаги, кучками грязного белья и гниющей пищи, и смотрел в сторону двери, туда, где стоял со свертком в руках лишившийся дара речи Док Морроу.

Почти не размыкая потрескавшихся губ, Сардус заговорил хриплым шепотом, срывавшимся временами на почти беззвучное шипение. Он так и не пошевелил руками и продолжал сидеть неподвижно, повернув голову в сторону двери и не сводя с доктора безумных глаз. Док Морроу нервно покачивал малышку на руках, позабыв сразу все, что хотел сказать, а время медленно ползло, пока с губ измученного затворника срывалось одно горькое слово за другим.

— Дождя больше не слышно… дождь прекратился… Доктор, неужели небеса сжалились над нами? Похоже, Всемогущий… снизошел к нашим страданиям. Да славится имя Божие!

Он замолчал и принялся разглядывать свои руки, по–прежнему лежавшие на коленях, а затем с выражением муки на лице продолжил.

— О, доктор, доктор, я отчаялся… тяжкие грехи наши… неисчислимы…

Бесчувственные, злобные твари! Моя жена сошла с ума, соблазненная похотью!

Бесчувственная женщина! Порочная женщина. О жестокая, злая Ребекка! Как ты заблуждалась, думая, что, поскольку Бог… Хранитель наш… Утешитель наш… счел необходимым обесплодить чрево ее, лишить ее… недостойную, страсти, терзавшей ее… единственной ее надежды! «Не возжелай». А моя жена возжелала, и я возжелал, Док Морроу! И я возжелал!!!

Сардус снова замолчал, и доктор сперва нерешительно приблизился к нему, а затем, собравшись с духом, пересек с ребенком на руках захламленную темную комнату. Переложив ребенка на согнутую руку, доктор другой рукой взялся за шнур и поднял выцветшую и обтрепавшуюся штору. Сияние ясного дня, разрезанное на четыре части тонкой тенью оконной крестовины, подобно молнии озарило затхлое и зловонное помещение. Док Морроу сбил ударом кулака ржавую щеколду и с трудом поднял вверх разбухшую от воды фрамугу. Свежий ветер моментально заполнил помещение.

— Воздух, — наконец промолвил доктор. — Воздух и солнечный свет, чистый, как Сам Господь. В день сей даровал Он их нам, ибо счел нас достойными этой награды… Все, что дается нам, — от Господа, и Он же забирает у нас Свои дары, когда сочтет нас недостойными. Удовлетворимся дарованными нам чудесами и не будем блуждать во тьме, соблазненные надеждой наткнуться на чудеса не нам обетованные. Дыши, Сардус, дыши полной грудью! И взгляни, что я тебе принес!

Сардус прикрыл глаза грязной ладонью.

— Прошу тебя, покинь мой дом тем же путем, которым явился… и потрудитесь вернуть штору на место, сэр… Это не день открытых дверей в желтом доме, доктор!

Но доктор уже направился к выходу, оставив окно открытым, а штору–поднятой.

— Столь тяжки грехи наши, дорогой доктор, одна* ко посмотри! — Сардус радостно махнул рукой в сторону бирюзового неба за окном. ^Мир вновь явлен нам в сиянии Его неизреченной милости! О Боже! Осыпь меня, осыпь Твоими милостивыми щедротами!

Шепот Сардуса перешел в хрип, но шаги доктора доносились уже из гостиной.

Сардус сидел и ждал, пока хлопнет входная дверь, но и когда она хлопнула, он так и не пошевельнулся, оставшись сидеть посреди груд мусора.

Док Морроу пришел и на следующий день, и еще на следующий, и так он приходил много дней подряд, неизменно принося с собой маленького подкидыша.

Третий (и самый молчаливый) участник их ежедневных бесед лежал все эти дни на руках у доктора, который не давал Сардусу никаких разъяснений насчет ребенка. И только на четвертую неделю Сардус сам задал вопрос.

В последующие дни доктор поведал ему историю чудесного дитяти и наконец дал опустившемуся затворнику подержать девочку на руках.

Стоило Сардусу узреть красоту крохотного личика, почувствовать крошечное тельце, теплое и трепещущее в его истощавших руках, как он, а вслед за ним и доктор узрели свет Истины, рассеявший слегка своими лучами сумерки их недоумения.