Владимир Крупин - Море житейское

В дороге, наугад открывая «Алфавит духовный» старца Паисия, читали его слова о покаянии, о скорбях, что без того и другого нет спасения. Нет скорбей у человека - Христос оставил его. Тяжело тебе, а ты подумай, что брату твоему еще тяжелее. Главное: люди страдают тем больше, чем дальше отходят от Бога. Смотрели вокруг. Вот эти дали видел он, и этот дом, а вот этот уже новодел, построен после.

И опять выезжаем в зной и пыль современных дорог. Выхлопные газы, шум. Но сегодня это недолго. Вот мы и в монастыре Анастасии Узорешительницы. Основан в 1113 году. Красота и прохлада во дворе, вдоль стен свисают цветущие ветви, на клумбах розы и флоксы. Внутри прохлада и спасительный запах ладана. Великая святая. Много Настенек в России, да не очень много Анастасий, думающих о заключенных в тюрьмах. А ведь сколько из-за несовершеннства и продажности судопроизводства сидит безвинно. Их навещать, о них молиться.

Сколько же она, великая страдалица, выдержала. Богатая, выдали замуж за язычника. Но сохранила девство, ссылаясь на болезни. Ходила в тюрьмы. Муж понял, что она христианка, решил завладеть ее богатством. Но вскоре утонул. Она тратила деньги на еду и одежду для заключенных. Однажды пришла и узнала, что ее знакомых казнили. Она зарыдала и тем самым выдала себя. Схватили, уговаривали, пытали. Палач ослеп, когда пытался прикоснуться к ней. Вывезли с другими заключенными на корабле, в днище которого были отверстия. Но корабль чудесным образом пристал к берегу. Все спасенные приняли крещение и были казнены. Святая Анастасия была сожжена.

У источника очередь. Монахиня, приехавшая на маленьком грузовичке, наполняет очень много больших, литров по сорок, фляг. Легко их поднимает и попытки помочь ей отсекает.

- Не мешайте другим нести свой Крест, - назидает нас один из наших батюшек.

Тихо, хорошо. Струя льется во фляги очень музыкально. Вначале громко, потом, по мере наполнения, потише. Цветут золотые цветы на бордовых стеблях.

- Отцы, отцы! - торопит отец Сергий, - отстаете.

- Любите нас - будете ждать, - говорит Александр Борисович. Ему достается больше всех. Он же еще и снимает всю дорогу.

Опять едем. Час окончания занятий в школе. По улицам бегут и идут школьники. Бедняги, как у них ноги не подкашиваются под тяжестью рюкзаков. Такие тут школьные ранцы! Явно больше, чем у наших. Так что нет предела давлению образования. Или, может, они сразу таскают враз все учебники за все классы?

Прощальный обед, прощальный взгляд на Салоники. Мы на берегу. Можно и выкупаться. Но тоже все бегом-бегом. Да, вспоминаем мы московские мечтания об отдыхе на пляжах Греции. Фактически мы не купались ни разу. Ведь это только представить - две с половиной тысячи километров проехать, десятки святых мест посетить.

Итак, мы в том же месте, на той же таможне, где нас в первый день мучили пять часов. Но сейчас-то? Увы, пусть не мучения, но переживания ждут нас и сегодня. Предчувствуя их, мы приехали сильно заранее. И правильно. Конечно, делегация томится, но понимает, что без иконы нам вернуться в Россию нельзя. Хотя таможенники разводят руками, придираются к любой мелочи и обещают, что все будет в порядке, что отправят грузовым рейсом, там нас известят и так далее.

Нет, все-таки отвоевываем обещание отправить икону нашим рейсом. Но заставляют сдать в багаж. Негабарит. Но это наш, российский, рейс. «Мы договоримся с экипажем». Сидят, уткнувшись в экраны, отмалчиваются. Но нельзя икону в багаж. Не можем мы с этим согласиться. Спрашиваем напрямую:

- Вы православные?

- Да, православные, но инструкция...

Димитрий Гаврильевич интересуется:

- За какое время вы оформите бумаги? Время же идет. Будет нас ждать самолет? Сколько еще будете нас держать?

- Ха, - отвечает таможенник, - разве можно спрашивать у доктора, за сколько родится ребенок.

Это диалог, переведенный нам с английского. Он нас не утешает, как и не утешает зрелище девушек в форменной одежде за барьером. Они пьют кофе, болтают по телефонам, явно неслужебно. А-ля-ля, о-ля-ля, у-ля-ля. Все как везде. День у них идет, и зарплата им идет, что им до нас. Но день и у нас идет.

- Православная же страна! - восклицаем мы.

Интересно, что все нам сочувствуют, но никто не помогает решить проблему. Кто может решить? Ищем его. Находим по телефону. Да, он решает, но ему не разрешает инструкция. Димитрий Гаврильевич предлагает купить для иконы отдельное место в самолете, и они уже соглашаются, и он уже дергается идти облегчать свои карманы, но я вспоминаю, что слышал, как пассажиры говорили, что уже не могут взять билета на этот рейс, все места проданы.

Изнутри выходит чиновник и ляпает на футляр иконы наклейки: «В багаж». Это нам как клеймо. Это же не то, что желательный штамп «В кабину».

Таможенник, понимающий по-русски, встает, уходит. Мы решаем, что он специально оставляет нас одних и хладнокровно отлепляем наклейки. Он возвращается с отверткой и пломбиром, якобы ничего не замечает и начинает развинчивать шурупы. Оказывается, надо еще проверить «вложения». Икона осмотрена. Таможенник, спасибо ему, даже перекрестился. Подбежали посмотреть и девчушки. Ставит обратно крышку, завинчивает, натягивает проволочки, пломбирует. Взяли и понесли. Тут я опять отличаюсь. С моей стороны лопается проволочка. Ну что же она такая слабенькая? Пока я угрызаюсь, таможенник в две минуты меняет проволочку.

Димитрий Гаврильевич и другой таможенник уходят, мы с Валерием Михайловичем несем вахту у иконы.

- Вот, - говорим мы, - то Греция нас не очень-то впускала, а теперь не выпускает.

Так мы объясняем свое положение. Солнце между тем ощутимо сдвинулось, ему безразличны наши дела, ему свое - напоследок перед зимой жарит асфальт и все, что по нему передвигается. Ждем, говорим, что хорошо и потерпеть. Но как же там наши жены? Молятся, конечно.

Но время уже так жмет, что надо что-то решать. Читаем «Правило веры и образ кротости». По радио вдруг говорят, в том числе и по-русски, что рейс задерживается на час. Вот именно этот час нам и нужен.

Жены наши, как мы потом узнали, не только молились, но и твердо решили: без нас не улетать.

Далее происходит вот что: час пролетает мгновенно, по радио объявляют, что посадка на рейс в Москву заканчивается. Что ж, значит, остаемся. Переделаем билеты, доплатим, не будем унывать. Но вот к нам медленно, как судьба, шагает, как статуя, как Родина-мать, огромная женщина в полицейской форме. Мы понимаем, что наступило решение нашей проблемы. Следуйте за мной, делает она знак, и шагает впереди. Да она еще и молодая, да еще и красавица. А ведь время-то уже вышло. Она невозмутимо шагает, не торопится. Но зато проводит нас сквозь все очереди. Мы идем за ней, как солдаты за танком. Интересно бы на ее мужа посмотреть. А может и мужа нет. Спросишь, а она скажет: вот ты и будешь. И не отвертишься. Возьмет, как котенка за шиворот, и на вытянутой руке отнесет в свою квартиру. А там что делать?