Олег Якубов - Кабак

Мы остались вдвоем. Мне жалко, а скорее боязно, было с ним расставаться. Хотелось услышать еще хоть какие-то советы, ведь в суматохе дел нам так мало удавалось разговаривать наедине. Мне казалось, что чего-то самого главного я у него так и не узнал, а может, не услышал.

— Юра, давай сегодня поужинаем вместе, ты же теперь здесь больше не работаешь, так что можешь себе такую вольность позволить, — предложил я ему.

— Не могу, меня уже ждут на новом месте, — отказался он. — А вот еще чашечку кофе, чтобы вы не обижались, выпью. Третью, в порядке исключения, — он улыбнулся.

— Ну, и шоколадку на дорожку, — поддел я его.

— Ох, знаете вы мою слабость, — откликнулся Юра. — Ну что ж, присядем на дорожку…

Ученые и изобретатели в большом долгу перед человечеством. Позорно расписавшись в собственном бессилии, изобретатели отказались от попыток выдумать вечный двигатель. Да и машину времени они тоже до сих пор создать не сумели, лишив род людской столь соблазнительных перспектив и осложнив нашу жизнь. А может, наоборот. Может, жизнь наша временами течет так размеренно и спокойно именно потому, что мы не в силах заглянуть в день завтрашний. Кто знает?

Если бы я, студент престижнейшего в стране театрального училища, мог заглянуть в будущее, то увидел бы такую картину. Мы, трое, выходим из магазина, держа в руках по бутылке. На мне давно нуждающийся в утюжке костюм, не первой свежести сорочка, а галстук свился таким жгутом, что только дискредитирует свое благородное предназначение. Бритье я с утра тоже проигнорировал, так что являю собой классический вид опустившегося интеллигента. Мои собутыльники, впрочем, выглядят не лучше. Киномеханик Генка к своему внешнему виду вообще относится весьма снисходительно, утверждая, что все равно большую часть времени проводит в будке с аппаратурой, где его никто не видит. Выпускник Суриковского института Семен Ильич Гольдштейн, легко откликающийся на прозвище Сеня-алкаш, и вовсе вышел из клуба в синем рабочем халате, заляпанном красками, которыми он талантливо рисует теперь афиши кинофильмов.

Мы, все трое, работаем в клубе — наш директор Юрий Борисович Гершин злится, когда мы говорим «клуб» и поправляет с раздражением в голосе:

— Не клуб, а Дворец культуры трансформаторного завода.

Завод выпускает какие-то редкие трансформаторы, которые покупают даже за рубежом. Юрий Борисович, если речь заходит о продаже заводских трансформаторов, язвительно уточняет: «…в развивающихся странах, и не покупают, а в основном отдают в долг». Так или иначе, но завод числится, как принято говорить в газетных передовицах и телерепортажах, «флагманом отечественной промышленности». Поэтому работягам здесь начисляют вполне приличную зарплату, сносно обеспечивают жильем — в строгом соответствии с санитарными нормами, их детишки бегают в ведомственный детский садик, а по четвергам в заводской столовой «дают» продовольственные наборы: два кило мясных костей, гречку, пару банок каких-нибудь рыбных консервов, непременную сгущенку и в довесок что-нибудь абсолютно ненужное. При заводе есть даже небольшой стадион и Дворец культуры, где, благодаря стараниям и обширным связям общительного Юрия Борисовича, всегда крутят самые новые отечественные, а иногда даже и зарубежные фильмы. Так что на недостаток зрителей жаловаться не приходится, частенько не только вечером, но и на утренние и дневные сеансы в кинозале полно народу.

Я числюсь здесь художественным руководителем театральной студии, а также, когда надо, выступаю перед различными комиссиями в роли руководителей фотостудии, кружка художественного чтения, и даже дирижера заводского хора. В штатном расписании, понятно, значатся совсем другие фамилии, но этих людей никто и никогда не видел. Возможно, их знает Юрий Борисович, а возможно, он просто вписал в ведомость своих знакомых, а то и просто выдуманные фамилии. Не знаю, и знать не хочу, успокаивая этим незнанием свою гражданскую совесть. За мое молчаливое содействие своим махинациям директор клуба доплачивает мне раз в месяц червонец, а также расплачивается со мной моим совершенно вольным графиком посещения рабочего места. Плата, что и говорить, невысока, но дороже меня не ценят. Так что — спасибо и за это.

Наш директор словно сошел со страниц «Двенадцати стульев», где гениальные сатирики Илья Ильф и Евгений Петров изобразили «голубого воришку» Александра Яковлевича — Альхена. За глаза мы так и зовем нашего Юрия Борисовича. Крадет он из клуба все, что можно украсть. «Левые» билеты на киносеансы для Альхена — так, развлечение, просто ежедневные, живые, как он их называет, деньги на бензин и пиво.

Отец у Альхена — какой-то крупный профсоюзный функционер, принципиальный коммунист. По воскресеньям, когда Альхен со своей семьей как примерный сын навещает папу, тот корит его за рюмкой хорошей водки: «Юра, не воруй. Я прошу тебя, не воруй, Юра». На что Альхен, закусывая водочку икоркой или иным деликатесом из номенклатурного распределителя, флегматично и не без юмора отвечает ставшей афоризмом фразой из фильма «Москва слезам не верит»: «Папа, не учи меня жить, лучше помоги материально».

Недавно Юрий Борисович провернул ошеломляющий гешефт. Из каких-то госплановских или госснабовских фондов он получил комплект невиданной японской музыкальной аппаратуры — гитары, усилители, клавишная установка, барабаны и Бог весть что еще, от чего музыканты любого ансамбля подохли бы от счастья. Не завозя все это богатство во Дворец культуры, Альхен «толкнул» его за наличку прославленному таджикскому колхозу-миллионеру, после чего немедленно купил себе новую тачку. Машины он всегда берет одной марки и одного цвета, даже госномера умудряется сохранять прежние — чтобы завистникам и любителям считать чужое добро в глаза не бросалась дорогая покупка.

Денно и нощно занятый многочисленными и хлопотными делами по улучшению собственного благосостояния, директор сквозь пальцы смотрит на наши невинные проделки. Генка давно уже научил немудреному ремеслу киномеханика шестнадцатилетнего племянника и тот рад стараться, заменяя дядю и проводя в зал без билетов своих сверстников. Сеня рисует афиши впрок и с невиданной быстротой, благо репертуарный план известен на две недели вперед, а фильмы меняются не чаще одного раза в два дня. Так что свободного времени у нас хоть отбавляй, во всяком случае — гораздо больше, чем наличных денег. Но в этот день нам выдали зарплату, к которой Юрий Борисович от щедрот своих добавил каждому из нас по заветному червонцу.

И вот мы, выйдя из магазина со столь почитаемым нами тонизирующим напитком под названием «Пшеничная», стоим у обочины и решаем, где провести культурный досуг. Сеня уныло бубнит, что мы чересчур расточительны, приобретя на закуску кроме плавленых сырков еще и банку кабачковой икры. Он полагает, что эти деньги было бы полезнее истратить на пиво, либо взять для «лакировки» бутылку плодово-ягодной. Мы Сеню не слушаем. Заткнув его бурчание обидной фразой «сын-пьяница — такая редкость в еврейской семье», решаем проблемы куда более важные. Поскольку мы с Генкой считаем себя людьми хотя и пьющими, но не спившимися, мы полагаем, что по полкило «белой» на брата вполне достаточно.