Юрий Алексеев - Бега

Пока Герасим Федотович бегал на морвокзал, Карина дважды прогулялась вдоль виноградной беседки. Бурчалкина там не наблюдалось. Тогда Карина зашла к хозяйке и завела с ней несколько туманный, но вполне понятный обеим разговор.

— Красивая у вас беседка, — сказала она, поглядывая в окно.

— Кто же его знает, — сказала хозяйка. — Он ведь сегодня не ночевал.

— В Сочи веселее, но плохой пляж, — сказала Карина раздраженно.

— Может, еще и вернется, — сказала хозяйка.

— Но компания там замечательная. И потом гора Ахун…

— Да, он парень видный, — согласилась хозяйка.

— Если будете в Москве, заходите, — сказала Карина. — Обязательно. Вот телефон и адрес.

— Хорошо, я ему передам, — сказала хозяйка и сложила записку вчетверо.

Поговоривши таким образом, собеседницы потерлись щеками и разошлись.

«Адмирал Ушаков» отплывал в Сочи поздно ночью. Времени оставалось достаточно и, закупив билеты на теплоход, Герасим Федотович предложил Карине прогулку по горам с заездом в Адру.

Вернулись они на заходе солнца, когда основная масса граждан переместилась с пляжа в Приморский парк.

В парке было темновато и прохладно. С пустой еще танц-веранды доносились пробные всхлипы саксофона, и настойчивый голос спрашивал: «А кто темп задает? Жмурик?»

В асфальтированном круге, где выдавали днем напрокат детские на педалях автомобильчики, замерял пространство шагами подобревший Агап Павлович. Он прикидывал площадку для установки памятника Отдыхающему труженику. Покончив с расчетами, он сказал вслух: «Дураки», — и весьма довольный, направился к киоску «Массандра».

Едва он ушел, в полукруге показались, измененные до частичной неузнаваемости Максим Клавдии и Геракл Лаптев. Клавдии был в женской кофте с нашейной брошью и нацепил в прическу, как гребень, скелет скумбрии; Лаптев был нарочно небрит и топал босиком, подвернув штанины на разную высоту.

Напарники волновались и потому шли разбитной походкой, подмигивая друг другу неуверенно, но залихватски. В руках у них были плоские, обмотанные газетой предметы.

Остановившись у кассовой будки, они распаковались и приставили к стенке «Упреки подозрения» и «Голубого козла», не замедлившего сразу радостно сверкнуть погаными бельмами.

— Ну, давай, тебе начинать, — сказал босой осипшим от напряжения голосом.

Клавдии одернул коротковатую для него кофту и с нарастанием запричитал:

Мимо плавно проходили воркующие парочки и безутешные девичьи коллективы. Взрослая публика тяжело скакала по дорожкам к ларькам «Массандра» и «Краснодарвино». Семейные пары вели детишек на карусель, и те раскачивались у них на руках, повиснув как обезьянки.

— Максик, клюет! — шепнул мнительный Лаптев, заметивши молодую маму с обезьянышем, направлявшуюся к ним с благодарной и несколько скованной улыбкой.

вскрикнул Клавдии в экстазе.

— Вот видишь, даже дядя кофточку одел, — сказала мама оробевшему и надутому карапузу. — А простудишься, кто с тобой валандаться будет, Пушкин? — и, уходя, кивнула Максиму признательно.

— Хамье! Обывательщина, — забормотал Клавдии вдогонку, — им воронежские частушки нужны с притопами! — и, обращаясь непосредственно к небу, заголосил:

В ответ на эти слова из кустов выломился человек с авоськой, набитой «Черными глазами», и отрывисто спросил:

— Где? Где аджигу дают, а?

— На морвокзале, — с ядом в голосе сказал Лаптев.

— Спасибо, браток! — человек нырнул обратно в пролом и сменился другим — любопытным и пьяным.

Этот осовело уставился на босые ноги Лаптева, заложил руки в карманы и, раскачивая себя шевеленьем ладоней, извлек спекшуюся в комок трешницу:

— На, будешь помнить Василия из Воркуты, — и подмигнул женской кофточке Клавдина.

— А по морде не хочешь? — предложил Лаптев.

— Давай! — с легкостью согласился Василий.

— Гера, не смей! — вмешался Клавдии. — Разве не видишь? Товарищ успеет сегодня получить. Ради бога, не связывайся…

— А ты, подруга, не лезь, — осадил Клавдина пьяный. — Не лезь! Мы сами разберемся…

— Это… Это переходит все рамки! — захлебнулся от стыда Максим. — Он, кажется, действительно хочет по морде…

— А-гха, — послышалось за спиной Клавдина.

Максим встрепенулся.

Возле кассовой будки объявился животастый представительный мужчина и чугунно-исподлобно разглядывал «Голубого козла».

— А-гха, — повторил он неопределенно и тут же пропал.

— Сволочь! — определил Василий. — Ты кого звать побежал? — и поплыл, загребая руками в кусты, будто хотел вычерпнуть оттуда животастого.

— Вот какие «лица» и «организации» обращают на нас внимание, — упрекнул Максима изволновавшийся Лаптев. — Снизошли: «Спасибо, браток»!

— Плебеи! Нищие духом! — неуверенно оправдался Клавдии, но тут же взъерошился и закричал: — Кара и боль! Я карамболь!..

Максим оживился не без причины. В аллее показалась давешняя манекенщица. Карина не шла, а плыла профессиональной походкой в сопровождении Герасима Федотовича и Гурия Михайловича. «Полярник» из Больших Крохоборов держал ее под руку, а Белявский катился рядышком, приговаривая, как заведенный: «Что там нерпа! Я вам шапку Мономаха устрою». А в шагах десяти от них держался Стасик Бурчалкнн. Неизвестно, что он задумал, но в глазах у него было нечто недоброе и даже тореадорское.

— Я веха века — сверхчеловека! — выставился навстречу группе Клавдии, а Лаптев остался в тени, конфузливо почесывая левую голую ступню правой.

Но манекенщица оставила без внимания обоих, применив свой излюбленный метод «исследования облаков». Зато Гурий Михайлович пришел в замешательство и забормотал: «Этого мне только не хватало!», а крохоборский полярник затормозил, как белый медведь у свежей проруби, и с аппетитом уставился на «Козла». Не веря себе, отказываясь поверить, он машинально потянулся к призраку картины пальцами, но так и не дотянулся.

— Простите, — услышал он за спиной чей-то горячий шепот. — Мне нужно кое-что уточнить.

Герасим Федотович почувствовал, как его теснят в сторону плечом, и в следующее мгновение увидел свою картину в руках нагловатого молодого человека с осетинской талией и холодными снайперскими глазами.

Герасим Федотович ухватился за уголок рамы с явным намерением за свое добро постоять, и постоять достойно.

— Смотри, Лапоть, а ты не верил! — возликовал Клавдии. — Я говорил, проймет… Эй, товарищи, экспонаты руками не трогать! Что за манеры, карамба-карамболь?!