Марсель Эме - Вино парижского разлива

Когда преисподняя извергла свою добычу, каждый из нас вернулся к привычной деятельности. Профессор Людовик Мартен вновь оказался в кругу своих учеников на бретонском пляже, который мы с ним покинули за неделю до того. В один прекрасный день он рассказал им о том, о чем я только что рассказал вам.

— Порвите мой трактат о профилактике души, — сказал он в заключение. — Если вы хотите уберечься от пагубных искушений, не избегайте греха, а приучайте себя к нему. Не будьте по-дурацки скромны, не пренебрегайте хорошим ужином, не чуждайтесь женщин. Ну и так далее.

Злая кокетка жила в маленькой, скромно обставленной двухкомнатной квартирке на улице Коленкура. Продав лишь сотую часть своих драгоценностей, Ева Гробюро могла бы приобрести, к примеру, самый шикарный особняк на авеню Добуа, однако, будучи не просто красавицей, но к тому же и умницей, она предпочитала не привлекать к себе внимания вызывающей роскошью. Дело в том, что она боялась вездесущего налогового управления, а пуще всего — налоговых инспекторов, которые следуют по пятам за обладательницами норковых шуб и «кадиллаков» и в итоге выясняют всю подноготную спекулянтов, скупщиков золота, взяточников и валютчиков. Ева была современной роковой женщиной. Она никогда не появлялась в великосветских салонах, барах, на посольских приемах и модных пляжах. Начав свою многотрудную карьеру при немецкой оккупации и опустошив кубышки провинциальных барышников, она поняла, что крупные капиталы и живительные силы нации кроются ныне отнюдь не под резьбой и позолотой, а в мелких лавчонках и тесных квартирках окнами во двор — там, где государству о них не пронюхать. Она бы только насмешливо и снисходительно улыбнулась, предложи ей кто-нибудь блистать на благотворительном балу или Корниловских вечерах. Ей вполне хватало пеших прогулок, во время которых она демонстрировала всему кварталу умопомрачительные ножки и бюст, томную меланхолию и пристальный, неуловимо порочный взгляд прекрасных глаз. Вокруг Евы вечно увивались мелкие лавочники, чинуши, отцы семейств и служащие газовых компаний, начинавшие в зависимости от темперамента либо дрожать от страсти, либо изнывать от неясного предчувствия. Но среди этого роя воздыхателей попадались и крупные подпольные дельцы, оборванцы-толстосумы, заурядные с виду людишки, набивающие свои тюфяки купюрами и прибедняющиеся владельцы пяти-шести сотен миллионов. Известная скромность Евиного образа жизни внушала доверие и дерзновенные помыслы. Время от времени то торговец углем, то отставной капитан колониальных войск, то бедный адвокат без практики пускал себе пулю в лоб и при этом, как ни странно, не оставлял наследникам ни гроша.

Однажды, когда злая кокетка собиралась пойти позавтракать в ближайшее кафе, к ней на квартиру заявился круглощекий и красный как рак помощник мясника. Вместо фартука на нем был выходной костюм.

— Господин Докасс посылает вам кусок вырезки, — выпалил он с ходу, тихонько добавив: — И вот тут еще розы…

Мясо преподносит в дар хозяин, а цветы — помощник, догадалась Ева Гробюро. Вообще-то мясники интересовали ее лишь постольку-поскольку. По сравнению со знаменитыми спекулянтами и махинаторами, имевшими в год десятка полтора миллионов, они выглядели бледновато. Зато мальчишка ее заинтересовал куда больше: ей вдруг подумалось, что за последние три с лишним месяца она не довела до самоубийства ни одного юношу моложе двадцати пяти, а ведь путь настоящей роковой женщины должен быть усеян трупами мужчин всех возрастов. Она проводила молодого человека в комнату и усадила на диван.

— Сейчас только цветы в воду поставлю, и можете располагать мною.

Последние слова она произнесла с такой хрипотцой и придыханием и смотрела при этом так призывно, что помощнику мясника едва не сделалось дурно. Воротясь же с кухни, Ева повела себя совсем иначе и, усевшись рядом с юношей, равнодушно и рассеянно, как бы из вежливости, стала расспрашивать его о житье-бытье. То была прелюдия дьявольской игры, за двое суток лишавшей жертву последней надежды. Смущаясь и запинаясь, помощник мясника начал свой рассказ.

Адриан вырос на востоке страны в семье сельского учителя, окончил Высшую Нормальную школу. Подобно многим выпускникам, не сумевшим найти приложения своим глубоким познаниям на государственной службе кроме как на нищенских условиях, он подался в другую область. Поставив крест на столь никчемных в наше время свободных профессиях, он избрал иное поприще — поступил помощником к мяснику.

— Я, видите ли, мозгами-то пораскинул (он все еще пользовался заученными в университете просторечными оборотами) и решил, что в лавке-то мне как пить дать обеспечен кусочек мясца на обед и ужин. А там, глядишь, женюсь на хозяйской дочке. Да только надобно признаться, что с тех пор, как я увидал вас, мамзель Гробюро, мне уж не до нее.

А Еву между тем как будто подменили. На щеках роковой женщины заиграл румянец, еще недавно порочные глаза вспыхнули огоньком неподдельного чувства… словом, она влюбилась в Адриана без памяти. Как правило, у всех прирожденных завоевателей, коих природа щедро одарила самыми редкими талантами, есть слабое место. В восемнадцать лет Ева мечтала стать секретарем-делопроизводителем в каком-нибудь министерстве и, лишь шесть раз подряд срезавшись на экзамене на степень бакалавра, сдалась и пошла по стезе секс-бомбы. После стольких разочарований и шести неудачных заходов она сохранила тайное благоговение перед умственными изысками и университетскими дипломами.

Бросившись Адриану на шею, Ева призналась ему в любви, а затем со вздохом промолвила:

— Ах, ну расскажите, расскажите же мне о греках и латинянах! Давайте говорить о поэзии, о философии!

Адриан преподнес ей целый букет цитат из Гомера, Софокла, Вергилия, Сенеки, потом лихорадочно изложил вкратце основные положения «Критики чистого разума». От такого великолепия сердце закоренелой злой кокетки млело и распускалось, подобно очарованному ночными грезами цветку под первыми лучами зари. Вместе они просклоняли существительные «rosa» и «dominus». Ablativus был напоследок скреплен долгим поцелуем.

— Милый Адриан, я должна кой в чем повиниться перед вами, — прошептала Ева. — Дело в том, что… о Боже! Я очень дурная женщина!

Помощник мясника побледнел как полотно.

— Все равно я люблю вас, — отвечал он. — Но расскажите мне обо всем без утайки.

И тогда она поведала ему о провалах на экзамене, о первых деревенских опытах, об обобранных до нитки барышниках, о состояниях, насильно вырванных у гнусных скряг, о пущенных в лоб пулях, о спешно переведенных на родину заграничных капиталах, о роскошных украшениях, которые она ни разу не соизволила надеть… и повсюду ее путь был отмечен горами трупов, слезами вдов и сирот. Во время этой горькой исповеди Ева сама проливала горючие слезы раскаяния и уныния.