Ежи Пильх - Песни пьющих

Продолжить свою речь я не смог, потому что у меня пересохло в горле. Альберта, видя, что глаза мои увлажняются и я вот-вот разрыдаюсь, налила мне — по ее мнению, достаточную, а по-моему, недостаточную — порцию. Но я не стал домогаться даже самого минимального долива, поскольку знал, что поступила она так не только по доброте своей и повелению гангстеров, которые ее сюда привели, а еще и потому, что не хотела прерывать беседу.

— Хорошо, — сказала она, — ты воспарил душой, притом из-за меня, а женщине такое всегда приятно, но скажи, чем это кончилось? Скажи, если помнишь.

— Кончилось отделением для делирантов, — сказал я после минуты вынужденного молчания.

— Вот именно. По-моему, возвышенные чувства, иссякающие в отделении для делирантов, немногого стоят. Честно говоря, ни черта они не стоят. Ты должен из этого выйти.

— Аля, а знаешь ли ты, о чем беспрерывно говорят делиранты в отделении для делирантов? Известно ли тебе, о чем ведут они свои бесконечные разговоры?

— Ты же сам только что сказал. Они беспрерывно говорят об одном: как и почему пьют.

— Верно, они беспрерывно рассказывают, как пили и почему пили, но основная тема разговоров: как выйти. О выходе — вот о чем они больше всего говорят. Об искусстве выхода произносят пространные речи. Без устали об этом талдычат. Постоянно задают вопрос: когда мы отсюда выйдем? Интересно, когда нас выпустят? Интересно, когда удастся отсюда выйти? Через неделю, а может быть через две? Может, завтра? Завтра нет, ведь завтра воскресенье, а по воскресеньям не выписывают. Но уж в понедельник наверняка. В понедельник мы точно отсюда выйдем.

Альберта посмотрела на меня с особого рода нежностью — так женщина смотрит на мужчину, который от природы ее глупее.

— Послушай, я же не о выходе из больницы говорю, я говорю о выходе из этого состояния.

— А я тебе скажу, Аля: только наивные полагают, будто выход выходу рознь. Умные и опытные знают: такой ли выход, сякой ли — разницы нет.

— Умные и опытные алкаши, наверно.

— Меня так и подмывает ответить: нет людей умнее и опытнее, чем умные и опытные алкаши, но это был бы типично алкашеский афоризм, а я последнее время алкашеских афоризмов избегаю. Из больницы или из болезни выходишь — все одно возвращаешься в мир, который похуже любой болезни. Ну и где тут разница?

В комнате постепенно смеркалось, видно, приближался вечер, но с равным успехом могло приближаться утро, уже давно могло быть совершенно темно, а мне могло казаться, что только начинает темнеть; я понятия не имел, ни который теперь час, ни какое время суток, а спросить стеснялся. Мне вспомнился рассказ Ударника Социалистического Труда о том, какой у него вышел конфуз со временем, — одна из сотен тысяч алкашеских баек о неприятностях подобного рода.

Ударник Социалистического Труда к себе на металлургический комбинат им. Сендзимира (бывш. Ленина) ходил к шести утра. Случай, о котором он рассказывал, то есть его крутой запой произошел зимою, когда — как всем известно — и в шесть вечера, и в шесть утра одинаково темно. Ударник Социалистического Труда проснулся в темноте — было полшестого. С пьяным тупым отчаянием он осознал, что еле-еле успевает на работу; к счастью, на опохмелку у него еще оставалось, он чуток подлечился, а по пути к остановке, в магазине, еще заправился пивом. То, что в столь ранний час магазин неожиданно оказался открыт, несколько его удивило, обычно открывали магазин около семи, а тут на тебе, еще и шести нет… Позже, на остановке, тоже кое-что не сходилось: народ не тот, что всегда, да и больно много людей, вдобавок чересчур уж они шустрые для зимнего раннего утра… В конце концов страшное подозрение закралось в душу Ударника Социалистического Труда, однако кого попало он спрашивать не стал, постеснялся и начал глазами отыскивать в толпе какого-нибудь собрата — долго, впрочем, искать не пришлось. В надлежащем месте, на самом краю тротуара, стоял надлежащим образом пошатывающийся человек. Пошатывался он именно так, как надо было: легонько и почти незаметно; человек этот, хоть и нетвердо держался на ногах, наверняка еще знал, какая пора на дворе. Ударник Социалистического Труда подошел к нему и спросил:

— Послушай-ка, скоро шесть, но шесть утра или шесть вечера?

— Шесть дня, — отвечал тот; рассказ Ударника я привожу исключительно из-за красоты этого ответа, а вовсе не из-за эффектной концовки: какой намечается у байки конец, было ясно с самого начала.

Так или иначе, комната погрузилась в темноту; пожалуй, все же был вечер. Альберта встала, зажгла стоящую на письменном столе лампу и вернулась ко мне.

— И это не кажется мне ни слишком тонким, ни слишком сложным для понимания.

Я понятия не имел, про что говорит Альберта, я напрочь забыл, о чем мы беседовали минуту назад, при свете лампы ее желтое платье и плечи, казалось, излучали лунное сияние.

— И это не кажется мне ни слишком тонким, ни слишком сложным для понимания, — повторила она, будто догадавшись, что я нуждаюсь в повторении. — Совершенно напрасно твои несчастные собратья талдычат о выходе, напрасно мечтают поскорее выйти на волю, они должны терпеливо сидеть, лежать… короче, оставаться в больнице, пока не вылечатся.

— Аля, — ответил я ей так, как ответил бы доктор Гранада, — Аля, ты рассуждаешь как малое дитя. Да, им не следует мечтать о выходе из больницы, потому что для них лучше было бы вообще оттуда не выходить. Я не утверждаю, что в отделение для делирантов нужно заключать пожизненно, хотя все мы знаем, что жизнь — это и есть пожизненное заключение. Я просто хочу сказать, что для делирантов такое отделение — самое подходящее место. Скажу тебе по секрету, Аля, мне лично не раз казалось, что я бы мог там жить постоянно. Соратники без устали травят фронтовые байки, вспоминают разные, значительные или ерундовые, но всегда интересные происшествия, кормежка регулярная и вполне питательная, недоступность радио, телевидения и азартных игр подталкивает к ребяческой, но крайне увлекательной конспирации; в основном там царит гнетущая печаль, размышления решительно превалируют над активной деятельностью, словом, атмосфера для интеллектуала идеальная…

— О господи, что за ахинею ты несешь, как далеко зашла твоя болезнь! Это хроническая белая горячка, да? Скажи, ты и вправду тогда — ну, когда увидел меня возле банкомата, если вообще там меня видел и если это на самом деле была я, — ты действительно тогда побежал за мной, или тебе только так показалось?

— А сейчас, — спросил я голосом снова дрожащим и неуверенным, как будто чудотворная «бехеровка» еще не пробежала по моим жилам, — а сейчас ты здесь? Сидишь около меня?

— Да, сейчас я здесь, сижу около тебя и к тебе обращаюсь.