Мариша Пессл - Некоторые вопросы теории катастроф

Моутс молчал, разглядывая мой чистый лист с Тимом в уголке, а я смотрела на учителя, завороженная его профилем, напоминающим береговую линию на юго-востоке Англии. Потом он закрыл глаза, и стало видно, до чего он расстроен, и я невольно подумала, уж не влюблен ли он был в Ханну. Известно же, что взрослые – странные люди. Их частная жизнь гораздо обширней, чем они стараются показать; безбрежна, как пустыня, и такая же безводная, пересеченная изменчивыми, непредсказуемыми линиями барханов.

– Может, мне начать с нового листа? – спросила я, лишь бы он сказал что-нибудь.

Заговорит – значит, выживет, несмотря на песчаные бури и резкие перепады температур: сильную жару в дневное время и стремительное похолодание ночью.

Моутс кивнул и выпрямился:

– Работайте дальше!

В тот день после уроков я решила заглянуть в класс Ханны. Я надеялась, там никого не будет, но как только вошла в Лумис, увидела двух младшеклассниц – они наклеивали на дверь Ханны какие-то открытки, похожие на карточки с пожеланием скорейшего выздоровления. На полу у стены стояла увеличенная фотография Ханны, а вокруг лежали цветы, в основном розовые, белые и красные гвоздики. Эвита уже объявляла по интеркому: «Поток цветов и открыток доказывает, что мы можем сплотиться ради взаимной поддержки – просто по-человечески, забыв о различиях между учениками, учителями, родителями и школьной администрацией. Ханна была бы счастлива!»

Сразу захотелось уйти, но девчонки меня уже увидели. Ничего не оставалось, кроме как идти вперед.

– Жаль, что не разрешают зажигать свечи…

– Дай я! Кара, ты всю красоту нарушишь!

– Может, все равно зажжем? Это же для нее !

– Нельзя! Не слышала, что говорила мисс Брюстер? Пожар можно устроить!

Высокая бледная девочка приклеила к двери скотчем большую открытку с изображением сверкающего золотого солнца и надписью: «Звезда погасла»… Другая девчонка, черноволосая и кривоногая, держала громадную открытку с надписью корявыми оранжевыми буквами: «ДОРОГИЕ СЕРДЦУ ВОСПОМИНАНИЯ». Еще штук пятьдесят карточек были прислонены к стене и груде цветов. Я наклонилась почитать.

«Покойся с миром! С любовью от компании Фриггсов» – открытка от компании Фриггсов. «Спс за все до встречи на нбсах» – без подписи. «В нашем мире, где свирепствует ненависть на религиозной почве и истребление человека человеком, ты была сияющей звездой», – написал Рашид Фоксглав. «Нам будет вас не хватать», – написали Эми Хемпшо и Билл Чуз. «Надеюсь, вы переродитесь в образе млекопитающего и мы встретимся снова. Лучше бы поскорее, а то когда я поступлю в медучилище, времени ни на что хватать не будет», – написала Лин Cе-Пен. Были открытки философские («Почему это случилось?»), были невинно-непочтительные («Вот бы вы могли прислать мне весточку, есть ли все-таки жизнь после смерти, а то если нет, тогда и жить незачем»). Были тексты, больше подходящие, чтобы их прокричать из окна уезжающей машины («Вы были замечательной учительницей!!!»).

– Подпишешь карточку с соболезнованиями? – спросила черноволосая.

– Конечно.

Исчерканная подписями учеников карточка гласила: «Нам дарует утешение мысль о том, что ты сейчас в лучшем мире». Я заколебалась, но за мной наблюдала черноволосая, и я кое-как втиснула свое имя между Чарли Лином и Миллисент Ньюмен.

– Спасибо большое, – сказала девчонка, словно я ей одолжила мелочь на газировку.

И налепила карточку на дверь скотчем.

Я вышла на улицу, постояла, пока они не ушли, и вернулась в здание. Кто-то уложил цветы ровными рядами на полотнище зеленого пластика, – наверное, это сделала черноволосая, сама себя назначившая распорядителем поминальных мероприятий. У двери повесили еще один листок: «Подпишись, если обязуешься сдать деньги на создание Сада колибри имени Ханны Шнайдер (минимальная сумма пожертвования – 5 долларов)».

Если честно, не нравилась мне эта общественная скорбь. Какая-то она была искусственная, словно Ханну украли и спрятали, а вместо нее выставили жуткую улыбающуюся чужую тетку, чья цветная ламинированная фотография стоит на полу у стены рядом с толстой незажженной свечой. На снимке она не была собой. Школьные фотографы умеют с помощью тусклого освещения и размытого заднего плана всех уравнять и сделать одинаковыми. А настоящую Ханну – ту, что была похожа на актрису классического кинематографа и могла иногда напиться вдрызг или не заметить, что в вырезе платья видна бретелька от лифчика, – эту Ханну держали в плену, отгородив привядшими гвоздиками, кривыми ученическими подписями и слюнявыми сентенциями в духе «Мы вас не забудем!».

Где-то хлопнула дверь. Четким пунктиром простучали женские каблуки. Распахнулась дверь в дальнем конце коридора, и на какой-то безумный миг мне показалось, что ко мне идет Ханна. Вся в черном: черная юбка, черная блузка с короткими рукавами, черные туфли… Такой я ее впервые увидела в продуктовом магазине много месяцев назад.

Только это была Джейд.

Бледная, до предела исхудалая, светлые волосы стянуты в тугой хвост и отблескивают в свете люминесцентных ламп. Она шла, глядя себе под ноги, а когда наконец заметила меня, явно хотела повернуть назад, но запретила себе. Джейд ненавидела отступать, удирать, давать задний ход.

– Я не обязана тебя видеть, если не хочу.

Наклонившись, она стала рассматривать карточки и цветы – с приятной улыбкой, словно любовалась дорогими часами в витрине.

Через минуту оглянулась:

– Так и будешь тут стоять как дура?

– Да я…

– Знаешь, я ведь из тебя слова тянуть клещами не собираюсь. – Джейд подбоченилась. – Я думала, у тебя есть что сказать, раз ты мне целую неделю звонишь как маньячка ненормальная.

– Есть.

– И что?

– Почему на меня все злятся? Я же ничего не сделала.

Глаза Джейд потрясенно расширились.

– Ты что, не понимаешь, что ты сделала?!

– Что?

Джейд скрестила руки на груди:

– Если сама не сообразила, Рвотина, я тебе объяснять не собираюсь.

Она снова наклонилась к цветам. Чуть погодя сказала:

– Ты нарочно в лес ушла, чтобы заставить себя искать. Какая-то дурацкая игра в прятки. И не надо врать, будто тебе понадобилось в уборную, – мы нашли рулон туалетной бумаги, он так и лежал у Ханны в рюкзаке! А потом ты… Ну, кто там тебя знает, что ты устроила. Только Ханна сидела с нами веселая, смеялась, а потом раз – и она висит на дереве. Мертвая. Значит, что-то ты сделала.

– Она сама дала мне знак, чтобы я шла в лес.

Джейд скривилась:

– Когда это?

– Когда мы сидели у костра.

– Врешь! Я там была, и никаких знаков она не подавала.

– Никто не видел, только я.

– Очень удобно!

– Она пришла за мной в лес. Мы шли минут десять, потом она остановилась и сказала, что ей нужно со мной поговорить. Рассказать какую-то тайну.