Мариша Пессл - Некоторые вопросы теории катастроф

Флосс нажал кнопку на плеере. Из динамиков загрохотали роботоподобные звуки диско семидесятых. К моему бесконечному ужасу, Зак, не сводя с меня взгляда (как будто мое лицо было зеркалом в танцклассе), пустился в пляс: два шага вперед, два шага назад, вихляем коленями… Другие мальчишки в точности повторяли его движения.

– Let this groove. [257] Get you to move. It’s alright. Alright! – Мальчишки фальцетом подпевали группе Earth, Wind & Fire . – Let this groove. Set in your shoes. So stand up, alright! Alright!

Они пели «Let’s Groove». Мальчишки сосредоточенно дергали плечами, щелкали пальцами и переступали ногами – так и видишь, как у них в мозгу бегущей строкой мелькают названия элементов, словно котировки на бирже («мах левой вперед, шаг левой назад, мах левой в сторону, шаг влево, мах правой вперед, правое колено в сторону»).

– I’ll be there, after a while, if you want my looove. We can boogie on down! On down! Boogie on down!

Дерек на трубе выводил подобие мелодии. Зак пел соло, изредка добавляя то шаг в сторону, то движение плечом. Пел очень старательно и притом ужасно. Потом крутанулся на месте. Тра тоненько пискнула, как детская игрушка.

У дверей библиотеки собралась, разинув рты, немаленькая толпа старшеклассников. Мистер Флетчер привел директора Хавермайера. Из своего кабинетика выскочила библиотекарша, миз Джессика Хэмбоун, сменившая четырех мужей и внешне похожая на Джоан Коллинз в зрелом возрасте. Наверное, вначале она собиралась прекратить безобразие, потому что прекращать безобразия – это была ее специальность. Только за этим она и выглядывала из своей норки, да еще на обед и во время пожарных учений. Все остальное время она, по слухам, закупала на сайте www.QVC.com коллекционные пасхальные статуэтки и украшения со стразами фирмы «Богиня гламура». Но в этом случае она не ринулась в атаку на нарушителей со своей любимой репликой: «Здесь вам библиотека, а не спортзал!» – воздев руки к небесам и сверкая зелеными тенями для глаз в стиле металлик (удачно дополняющими серьги «Зачарованный сумрак» и браслет «Галактика мечты» и в свете флуоресцентных ламп придающими ей поразительное сходство с игуаной). Нет, миз Хэмбоун, онемев, прижала руку к груди, а ее крупные губы, обведенные яркой линией, вроде мелового контура вокруг трупа на месте преступления, изогнулись в лирически-задумчивой улыбке.

Мальчишки на заднем плане усердно отрабатывали линди-хоп [258], Зак вертелся волчком, а у миз Хэмбоун ритмично подергивалась левая рука.

Наконец музыка смолкла. Танцоры замерли как вкопанные.

С полминуты стояла тишина, а потом разразилась буря оваций. Хлопали все: толпа у двери, миз Хэмбоун и те, кто пришел в библиотеку заниматься (кроме Носишки).

– О боже, – сказала Тра.

– Глазам не верю, – сказала Тру.

Все таращились на меня, как на НЛО, а я хлопала и улыбалась всем подряд. Я улыбалась миз Хэмбоун, утиравшей глаза кружевной манжетой блузки с рюшечками в стиле рококо. Улыбалась мистеру Флетчеру – он так радовался, словно только что разгадал особенно трудный кроссворд. Улыбнулась даже Тра и Тру – они смотрели на меня потрясенно и вместе с тем испуганно (совсем как Розмари в конце фильма «Ребенок Розмари» [259], когда старики вопят: «Слава Сатане!»).

– Синь Ван Меер! – начал Зак, приблизившись к моей парте.

В свете флуоресцентных ламп его лохматую голову окружило сияние, как на иконах с изображением Иисуса в маленьких затхлых церквушках, где пахнет сыром грюйер.

– Пойдешь со мной на Рождественский бал?

Я кивнула, а что сделала это со страху и совершенно без всякой охоты, Зак не заметил. Уходя, он уносил на лице сияющую улыбку, будто я пообещала ему тут же, не сходя с места, оплатить – «налишными», как сказал бы папа, – новенький «понтиак гран-при» цвета бежевый металлик, со всеми наворотами, сел и поехал.

Точно так же Зак, да и никто другой, не заметил, что меня охватило сильнейшее ощущение, словно я попала в пьесу «Наш городок» [260], и оно ничуть не ослабло, когда Зак удалился вместе со своими подручными и с выражением необычайного самодовольства на лице (папа описывал похожее выражение у туземцев племени зуамбе в Камеруне, после того как они обрюхатят свою десятую жену).

– Как думаешь, у них уже был секс? – прищурившись, спросила Тру.

Они с сестрой сидели почти вплотную за мной.

– Стал бы он тогда ради нее из кожи лезть? Всем известно, как только переспишь с парнем, в ту же наносекунду переместишься с передовицы в раздел некрологов, да и то мелким шрифтом. А тут нам прямо Джастина Тимберлейка изобразили!

– А может, она какое-нибудь чудо невероятное в постели? Можно сказать, лучший друг мужчины.

– Лучший друг мужчины – шесть стриптизерш из Лас-Вегаса и кожаная сбруя.

– Может, у нее мама работает в «Дикой лошади»? [261]

И обе закатились хохотом. Не заткнулись, даже когда я обернулась и злобно на них уставилась.

Мы с папой однажды смотрели постановку «Нашего городка» (Уайлдер, 1938) в Университете Оклахомы (в роли Помощника режиссера дебютировал папин студент). Конечно, спектакль был не лишен недостатков (например, там явно напутали с адресом на конверте, так что «Божий мир» получился впереди «Нью-Хэмпшира»), и для папы сюжет оказался слишком приторным («Разбуди, если начнется стрельба»), а все-таки у меня защипало в глазах, когда Эмили Уэбб – ее играла миниатюрная девушка с волосами цвета искр из-под колес поезда – понимает, что никто в городке ее не видит и что скоро ей придется навсегда покинуть Гроверс-Корнерс. Правда, в моем случае вышло немного иначе. Все только на меня и смотрели, а я все равно чувствовала себя невидимкой. И если Зак Содерберг со своей нависающей челкой – мой Гроверс-Корнерс, я только рада буду убраться от него подальше.

Это печальное ощущение достигло небывалой остроты, когда, направляясь в корпус Ганновер на урок углубленного матанализа, я увидела Мильтона под ручку с Джоли Стюарт – девчонкой классом младше нас, до того миниатюрной, что кажется, ее можно унести в чемоданчике и катать на шетландском пони. Смех у нее напоминал звук детской погремушки; от него зубы сводило, даже если идешь по своим делам на расстоянии светового года от Джоли. Джейд уже сообщила мне, что Джоли и Блэк – идеальная счастливая парочка, вроде как Ньюман и Вудворд [262]. «Никто их не разобьет», – вздохнула Джейд.

– Здоров, Тошнюсик, – сказал Мильтон, проходя мимо.

И улыбнулся, и Джоли улыбнулась. На ней был голубой свитер, а в волосах – коричневый бархатный ободок, словно толстая мохнатая гусеница копошится за ушами.

Я раньше никогда не задумывалась всерьез об отношениях (папа говорил, до двадцати одного года это смешно, а после двадцати одного он рассматривал эту тему примерно как вопрос о том, где в очередном городке расположен банкомат и как ходят автобусы: «Разберемся ближе к делу»). А сейчас у меня вдруг сердце сжалось, когда я посмотрела на Мильтона и Джоли. Издали похоже на гориллу, выгуливающую крошечного йоркширского терьера, и все равно они улыбались так уверенно… Я попробовала представить, как это – когда человек, который тебе нравится, и к тебе тоже относится соответственно. Эта математическая задачка запустила в моей голове бесконечный процесс деления столбиком, и к тому времени, как я села за свою парту в первом ряду и учительница углубленного матанализа, миз Фермополис, вступила в борьбу с особо дюжей функцией из домашнего задания, результат моих мысленных вычислений получился довольно пугающий.