Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)

— Я у тебя каким-то торгашом получаюсь, — без обиды укорил его Сандрий.

— Не-е-ет, — тряхнул курчавой головой Хикеракли, — торгаш — это он, — ткнул пальцем в Гришевича. — Он деньги любит — твёрдую, как говорится, деньгу. А ты — ты-то говорил про финансы . И это, Придлев мой Приблев, две большие разницы!

Валов бы на такое хамство наверняка обиделся, а Сандрий как-то задумчиво улыбнулся. С того тёплого октябрьского денька, когда все они перезнакомились, он не очень скрывал, что терзается своей печальной неспособностью полюбить медицину. Как ни бился, кости да мышцы заставляли его скучать, а разум легко умудрялся найти новую отговорку, чтобы только не учить химию. И теперь он, кажется, воспринял дурачества Хикеракли всерьёз. Куда только не заведёт человека потребность в самоидентификации!

— Спасибо, — сказал, обернувшись, тавр. Трупная бледность с него до конца не сошла, но выглядел он уже куда лучше. — Спасибо за твоё предложение.

Валову показалось, будто он один здесь заметил, что благодарил тавр не Сандрия, а вовсе даже предложившего свои волосы За’Бэя.

После этого настало наконец-то время пить. Мгновенно захмелевший Сандрий доверительно объяснял собравшимся, что именоваться Приблевым ему, пожалуй, даже нравится — что он с первого дня знакомства немного завидует тем, кому перепало прозвище, что это, мол, это же так компанейски . Гришевич к выпивке не прикоснулся, одарил компанию презрительным взглядом, но из комнаты не ушёл — закинул свои шпоры прямо в балык и даже поддерживал иногда беседу. Изображавший полную невменяемость Хикеракли всё лип к нему и навязчиво доказывал, что «вместе-то оно сподручней», «поговорить-то оно полезно, вот и друг твой Метелин тебе докажет», а «ребята всё хорошие, мировые, самолично отбирал, и тебя вот, Гныщевич мой, отобрал». Драмин ворчал, что квартира — это хорошо и полезно, но косу бы лучше всё-таки ежедневно переплетать, он покажет как. За’Бэй перекидывался с Гришевичем фразами на непонятном языке, а потом извлёк откуда-то шестиугольную клетчатую доску и предложил обучить всех желающих правилам игры в «баскские нарды» — мол, веселейшая игра, особенно если пить за проигрыш! А уж в баскские нарды втянулся и сам Валов. Ему до неприличия нравилось раз за разом побеждать и За’Бэя, и Плеть.

Поэтому он не сразу заметил, когда именно в комнату украдкой проскользнул Скопцов. При виде творящегося кутежа тот облегчённо улыбнулся, налил себе какого-то из ликёров — но щёки его, отметил Валов, горели вовсе не из-за градуса. И уже значительно позже, когда то ли Хикеракли Гришевича, то ли Гришевич Хикеракли вытащил о чём-то поговорить, Сандрий с непривычки прикорнул, а За’Бэй с Драминым развернули на весь стол какое-то художественное плетение, Валов улучил момент и тихо осведомился у Скопцова, какой леший его так задержал.

— Проветриться надо было, — почти шёпотом отозвался тот.

— Это не ответ.

Скопцов посмотрел на него жалобно.

— Коля, можно я тебе не буду рассказывать? Это… ты только не сочти за грубость, но это не совсем твоё дело. Да и не моё, — быстро прибавил он. — В чём и парадокс.

Нетрезвый Валов таких парадоксов не понимал, и требование их понимать его че-рез-вы-чай-но, как сказал бы Хикеракли, возмущало.

— Просто у меня был… сложный день, — уклончиво улыбнулся Скопцов. — И мне очень бы хотелось, чтобы дальше всё складывалось просто.

— Ещё дальше, — За’Бэй развёл руками. — Аж за Пассажирским проспектом.

Граф Набедренных кивнул, Жорж вылупил глаза, а уж хэр-то Ройш ну такую физиономию скорчил, ну такую!

— И с какой целью вы вынуждаете нас трястись омнибусом? — осведомился он с видом человека, которого вознамерились непременно угостить крысиным помётом.

— А граф не рассказывал? — изумился За’Бэй. Ох уж этот граф!

За’Бэй ни минуты не сомневался, что Жорж вот им компанию составит. Потаращится, конечно, для порядка, тысячу раз переспросит, попробует убедить себя, что надо бы испугаться, — но в итоге (как обычно) плюнет и с превеликой радостью помчится. Но хэр-то Ройш!

Когда За’Бэй разглядел, что граф Набедренных выплывает на крыльцо Академии, беседуя с хэром Ройшем, он твёрдо уверился, что графу уже удалось неким немыслимым образом того соблазнить — не теперь же тратить время на уговоры, так и утро настанет.

— Виноват, — граф Набедренных безмятежно улыбнулся. — Это моя затея, и я надеялся сразить вас ей уже на месте. Но не мог предвидеть, что омнибус вас оскорбит.

Да ничего хэра Ройша не оскорбляет, это же ясно как день в стране с человеческой погодой.

— Если мы перестанем прикидываться колоннами Академии, — поспешил вмешаться За’Бэй, — то вполне успеем обернуться до полуночи.

Хэр Ройш сначала поджал губы, но потом всё-таки выдавил сквозь них что-то учтивое. Нелегко, наверное, с поджатыми губами этикет соблюдать.

За’Бэй, не дожидаясь остальных, нырнул под арку — всё равно до омнибуса кратчайшим путём ещё идти и идти. Как раз графу на объяснения хватит. Ну или не хватит — и все желающие дезертируют уже на Большом Скопническом.

Зря всё-таки граф хэра Ройша с собой поволочь вознамерился. Тот на самой невинной пьянке осенним листом трясётся — строгое у него, видать, семейство, потребностям юношества не сочувствующее. Ну то есть как «трясётся». Меленько, самым благовоспитанным образом, чтоб никто не прознал. А всё равно видно — пойди тут не увидь. В ноябре ещё граф впервые хэра Ройша на ужин пригласил, а тряска и к весне не прошла.

— Что самое обременительное в аристократическом бытии, господа? — раздалось за спиной у За’Бэя. — Несомненно, власть над судьбами человеческими.

За’Бэй только усмехнулся: наверняка хэр Ройш с графом не согласен, даже и назад смотреть не надо, чтоб знать, какую он сейчас мину скорчил.

— …И власть эта может скрываться под личинами как возвышенными, так и самыми омерзительными, но чаще выбирает такое сочетание одного с другим, от которого голова идёт кругом, — продолжал граф. — А поскольку головокружение для меня утомительно, я вечно предпочитаю отправить вызывающий его повод в долгий ящик. Вообразите, каково же было моё удивление, когда вверенные мне судьбы сами взмолились о мановении властной руки!

— Ещё бы они не взмолились, — бросил За’Бэй через плечо, но потом передумал, развернулся и двинулся спиной вперёд. — Это ж одуреть можно, если тот, кто обстоятельствами твоей жизни распоряжается, только оратории под нос насвистывает, а определённости не даёт.

— Каюсь, каюсь.

— Вы, граф, не кайтесь, вы пойдите и скажите: так и так, больше никаких пилюль.

Жорж открыл рот, хэр Ройш не уследил за бровями — соединить их сейчас в одну гримасу, получилась бы уморительная картина. Наверное, За’Бэй поторопился и композицию рассказу графа чуточку поломал, но в таком деле чем скорее разъяснишь, тем оно и лучше.