Карен Уайт - Танцующая на гребне волны

– Я люблю тебя, Ава. Ты это знаешь.

Я кивнула, но облегчения не испытала, вспомнив расписные плитки в кухне – как будто это были следы его покойной жены, прокладывающей себе дорогу через наш дом и брак.

– Пожалуйста, отвези меня домой.

Он поставил меня на ноги.

– Я посажу тебя в машину, а сам пойду сказать Тиш, что мы уезжаем, потому что ты себя плохо чувствуешь.

Я кивнула и позволила ему отвести себя в машину. Он застегнул на мне ремень безопасности.

– Можешь побыть тут одна минутку?

Я снова кивнула. Мир продолжал кружиться ослепительными волнами. Я следила за уходящим Мэтью, боясь закрыть глаза и снова впасть в панику. И я начала напевать. Оказалось, что это мелодия из музыкальной шкатулки… Я напевала ее, стараясь заглушить слова, звучавшие у меня в мозгу. «Потому что они думают, что я убил ее».

Я запела еще громче, ожидая, пока Мэтью вернется и отвезет меня домой.

Глория

Антиох, Джорджия

Май 2011

Дверца шкафа-купе в старой спальне Авы застряла, и я безуспешно пыталась ее открыть. Годами я вытирала пыль с сувениров ее детства – спортивных трофеев, засохших букетов цветов, кукол с бессмысленными глазами… помню, был еще жезл, с которым она четыре года подряд шагала перед духовым оркестром. Это были вехи в жизни моей дочери, память о событиях, свидетельницей которых я не была. Вехи жизни, которую я имела привилегию разделять, но быть частью которой боялась.

Я наклонилась достать попавшую в щель перед дверцей катушку пленки и выпрямилась. Вот почему дверца не открывалась! В каком-то смысле я понимала увлечение Авы фотографиями других людей, ее наблюдения за чужой жизнью – этим она напоминала мне Алису в кроличьей норе. И потому, что я это понимала, я этому препятствовала. Но как и во всех моих отношениях с ней, чем больше я препятствовала, тем упорнее она стояла на своем.

Я залезла в шкаф глубже и нащупала в дальнем углу несколько вешалок. Золотые блестки все еще посверкивали на ее бордовых костюмах для парадов, складки на юбках были по-прежнему безупречно отглажены. Я сама сшила их для Авы, нашивая каждую блестку вручную, несмотря на настойчивое желание Мими мне помочь. Но я все сделала сама – каждый шов, каждая нитка были свидетельствами моей любви к дочери.

Я сняла костюмы с вешалки, аккуратно их сложила и убрала в коробку. Я не имела намерения отсылать их в Сент-Саймонс. Если они понадобятся Аве, пусть приезжает и забирает коробки из кладовой. Я просто хотела освободить комнату, хотя определенных планов на нее у меня еще не было.

– Не забудь эти.

Я обернулась и увидела стоявшую в дверях Мими со старыми фотоальбомами в руках.

Я выпрямилась, автоматически потирая поясницу. Нахмурившись, я смотрела на альбомы.

– Это что такое?

Мими подошла к кровати с розовым покрывалом из шитья и осторожно положила их на край. Подвинуть их дальше помешала нога розового ватного слона.

– Это альбомы с фотографиями Авы, когда она была маленькая. Я думала, она, может быть, захочет их взять.

В глазах у меня защипало, знакомая боль забытого происхождения.

– Я не посылаю ничего Аве, просто убираю вещи. Я никогда не посылала ей альбомов, по той же причине, что и не делала их.

Я с раздражением смотрела на мать. Не обращая на меня внимания, она села на край кровати и раскрыла лежащий сверху альбом.

– Она была таким красивым ребенком…

Не в силах противиться своему нахлынувшему желанию, я встала у Мими за спиной. Она была права. Ава была прекрасным ребенком, с белокурыми волосами и карими глазами с густыми ресницами. Она не утратила своей красоты, как это случается со многими детьми, и до сих пор у меня от нее захватывает дыхание. Эффект ее внешности еще более усиливался, так как она нисколько не придавала значения своей привлекательности.

Ее волосы так никогда и не потемнели, как мы ожидали, и когда она уже была в старших классах, мы поняли, что их цвет так и не изменится. Примерно в это время Мими начала краситься под блондинку, и хотя она ничего не сказала вслух, я знала причину этого. Я была благодарна, как может быть благодарна только дочь, сознавая, что мать есть продолжение ее, еще одно сердце, с которым можно делить боль.

Я молча стояла за спиной у Мими, листавшей альбом: Ава в ее любимых костюмах в День Всех Святых – все вещи, сшитые мною, – в рождественское утро, в редкие каникулы. Мы никогда не выходили на пляж, хотя мальчики и просили об этом. Было легко использовать в качестве предлога страх Авы перед океаном, но, как и все предлоги в жизни, он только скрывал истинную причину.

– Ты должна послать это Аве. – Красный наманикюренный ноготь ткнул в большую фотографию, занимавшую в альбоме целый лист. Аве там около двух лет. Она в розовом вязаном платьице с голубым шелковым поясом. В коридоре висели фотографии Мими в таком же платье в возрасте около двух лет и моя в том же платье двадцатью годами позже. Я не повесила фотографию Авы рядом с ними, хотя там и было свободное место. Ава в конце концов перестала спрашивать меня почему.

– Послать фотографию? – спросила я.

Не глядя на меня, Мими отрицательно покачала головой:

– Нет. Платье. Когда у нее будет своя маленькая девочка.

Я смотрела на цветную фотографию двухлетней Авы, с пышными щечками. Розовое платье придавало блеск ее коже. Я помнила день, когда был сделан тот снимок, как будто это было только вчера. Я достала платье из старого кедрового сундука, свадебный подарок от бабушки Мими. Платье хранилось в папиросной бумаге с того самого дня, когда его надевали на меня. Если бы было можно путешествовать во времени, этот кусочек розовой шерсти был бы следом, оставленным каждым поколением.

– Слишком рано. Она и Мэтью не собираются в ближайшее время обзаводиться детьми.

Мими фыркнула, чего я, к счастью, никогда не умела.

– Ей почти тридцать пять. И я знаю, она хочет иметь детей.

– Откуда ты знаешь? – спросила я, опасаясь, что уже знаю ответ.

– Когда ты пряталась в своей комнате перед ее отъездом, мы с ней долго говорили. И это был один из предметов нашего разговора.

Я поджала губы, ненавидя себя за это. Когда я так делала, Стивен говорил, что я похожа на черносливину, но я не могла удержаться.

– О чем вы еще говорили?

Мими захлопнула альбом.

– Ни о чем таком, о чем бы ты не хотела, чтобы мы говорили.

Я продела палец в розовое шитье покрывала, которое я позволила Аве выбрать, когда ей было двенадцать лет, хотя я предупреждала ее, что оно ей надоест, когда ей исполнится четырнадцать. Когда она стала постарше, я заметила, как она иногда листает каталоги или заглядывает в витрины, и я ожидала, что она скажет, что я была права. Но она никогда этого не признала. Это было одно из свойств моей дочери: она всегда говорила то, что хотела сказать, и никогда не изменяла своему слову.