Мария Метлицкая - Миленький ты мой

Принаряжается. Вытаскивает свое ветхое тряпье – бархатный халат на золотых пуговицах, комбинацию с пожелтевшим кружевом.

Душится так, что хочется выскочить на балкон и остаться там навеки!

Жалуется ему обстоятельно и долго. С подробностями про несварение.

Меня даже начинает тошнить.

А он, этот Айболит, само внимание и терпимость: лицо серьезное, сосредоточенное и озабоченное:

– Да-да, Лидия Николаевна! Конечно, учтем! Конечно, подумаем и разберемся!

А в чем разбираться? В том, что ей двести лет? В том, что ее пучит? В том, что плохо видят глаза и трясутся руки? В том, что болят колени и скачет давление?

Ну, рассмешил! Разбиральщик…

Я иду на кухню – достала уже эта сладкая парочка! Воркуют и шепчутся. Два голубка.

Потом Королевишна с царской миной на лице мне говорит:

– Лида! Напоите Германа Ивановича кофе! Он, я думаю, голоден!

Прислуга подобострастно кивает:

– Конечно, сейчас же!

Герман Иванович – о как! ни меньше! – присаживается и смотрит на меня пристально и внимательно. Недобро так смотрит. Что за баба появилась тут вдруг?

Я ставлю кофе и ватрушки – еще теплые, полчаса как испекла.

Он молча пьет и ест и кидает на меня странные, недоверчивые взгляды. Подозревает?

Королевишна важно присаживается рядом и тоже требует кофе.

Айболит мягко останавливает ее:

– А давление, Лидия Николаевна?

Она кокетливо машет рукой:

– Ах, пустяки! От одной чашки хуже не будет!

И поправляет «прическу».

Кокетка! Через минуту раздается звонок – подруга по имени Ева. Мадам хватает трубку – ах, как не вовремя! Закатывает глаза, томно вздыхает и удаляется в свою комнату.

Герман Иванович смотрит мне в глаза. Я убираю со стола и отвожу взгляд.

– Странно… – вдруг говорит он.

Я оборачиваюсь к нему:

– Что именно? – спрашиваю.

– Да все! – усмехается он. – Вот ваше появление, например…

Айболит не отводит глаза, и я вижу в них холод и злость. Он – претендент? У меня перехватывает дыхание. Он тоже рассчитывает?

Я беру себя в руки:

– А что вас так удивляет? – делаю «большие» глаза. – Я дочь ее домработницы. Остановилась на время и… так вот сложилось. Лидия Николаевна – человек одинокий и очень нуждающийся в помощи. А я нуждаюсь в угле и работе. Взаимная выгода… Что-то не так?

Он усмехается:

– Да нет, все вроде бы так! Но… все равно странно! А где вы были раньше, позвольте спросить?

– Раньше? – я удивляюсь. – А раньше у меня была личная жизнь. Муж и семья. И, кстати, работа!

– И куда же потом все это подевалось? – Он ухмыляется.

– А вот это уже не ваше дело! – отрезаю я и отворачиваюсь к плите.

– Вы извините… – Айболит идет на попятную, – просто… Лидия Николаевна мне не чужой человек! А время, сами знаете… Одинокая, старая женщина… Кто ее защитит?

Я резко поворачиваюсь к нему:

– А-а-а! Значит, вы тот защитник? Вы – радетель за ближних? Вы Робин Гуд из Шервудского леса?

– Может, и так! – соглашается он и тоже встает.

Я остаюсь на кухне. Сердце колотится. Слышу, как мне кричат:

– Проводите Германа Ивановича, Лида!

Я выхожу в коридор и, любезно улыбаясь, открываю входную дверь.

– Прошу вас, доктор! – елейно говорю я, и он, конечно, замечает мою язвительность.

– До встречи! – холодно кивает он и выходит за дверь.

Я чувствую, как меня покидают силы, словно этот доктор – вампир.

И еще я понимаю, что у меня появился враг. Или это мое больное воображение? Мое недоверие ко всем, без исключения? А если он просто порядочный человек, радеющий за одинокую старуху? Ведь действительно все знают, как это бывает.

Совсем недавно я стала думать о том, что в одиночестве, за которое я так ратовала всегда, есть неистребимая горечь и тягость.

Сама удивилась своим заключениям! Я, которая?.. Чудеса…

Ласку я видела лишь в самом раннем детстве, пока был папа и была мама – еще здоровая и счастливая. Потом все рассыпалось: мама моя несчастная ушла в свой мир и нас, детей, душевно оставила. Нет, она заботилась о нас! Билась как только могла, чтобы нас накормить и одеть. Но я, ребенок, чувствовала, что делает она это все из чувства долга и привычки. А жизнь ее была уже пуста и тягостна для нее. Она за нее совсем не держалась.

Потом не стало папы и бабушки, и мы совсем осиротели. А потом не стало и мамы… Колечка был мне только обузой – я жалела его, но не любила. Потом моя молодость. Москва. И снова одна только мысль: мне надо выжить! У меня никого нет! Я совершенно одна в этом мире! Мысли были такие: только бы не остаться голодной, только бы накопить на новые чулки и помаду, только бы, только бы… Выплыть, удержаться, устроиться.

Мелкие романы, пустое время, убитые дни. Потом – моя «большая любовь». И снова страдания: его бесконечные пьянки, опасные разговоры, вечный страх – за него, за себя. Поиски денег, за любую копейку – борьба. Могу любого оттолкнуть, отпихнуть, облапошить. Мои бесплодные попытки спасти его. Он уговаривал меня: бесполезно! Не трать время, любимая! Тебе надо жить!

Жить? А как? Он тащил себя в пропасть, и я летела за ним. Погибнуть вместе… Сладкая мысль. Особенно когда все уже надоело, когда нету сил на борьбу…

Помню вечер – точнее, уже почти ночь. Мы в его комнатке на Патриарших. Восемь метров под крышей. Слышно, как по жести над головой шаркают голуби. Маленькое оконце под потолком – видно кусочек серого неба. Топчан, на котором он спит, раскинувши руки и ноги. Неряшливо спит. Его лицо – темное, строгое, с вечной гримасой страданий. Для меня оно – самое прекрасное на свете!

Качающийся стул, ящик из фанеры – он же стол. На столе – две пустые бутылки и подсохший батон. Банка с килькой в томате… разит просто невыносимо!

Два гвоздя в стене, на которых его пиджак и пальто – словно две сироты, два повешенных человека. Силуэты страшноватые. Особенно в потемках.

Под ними – пара разбитых башмаков со скошенными каблуками.

«Все. Вот оно, мое счастье и моя жизнь!» – думаю я.

А что дальше? Вместе погибнуть? Да я готова, ей-богу! Я так люблю его…

Любить и ненавидеть – обычная история несчастливой любви. И несчастливой женщины. История бедности, убогости, унижений.

Я смотрела на него долго. О чем я думала в те минуты? О том, что нам пропадать?

Только… часа через два я ушла. Наклонилась к нему, поцеловала – он отмахнулся во сне. На мгновение я задохнулась его сивушным дыханием и ушла.

Понимая, что навсегда.

Все. С меня хватит. Довольно. Я хочу жить. Жить, а не умирать! Танцевать, носить красивые платья, осторожно надрезать котлету де-воляй – чтобы не брызнул на платье ее масляный сок. Пить сладкое шампанское. Хрустеть сочным персиком. Надевать кокетливо шляпку с полями и шелковый халат. Торопиться на пляж! Примерять сережки и кольца. Слушать музыку и смотреть балет, а не речи про страшную власть и тиранов-убийц. Спать на хорошем белье и пить по утрам ароматный кофе.