Джессика Кнолл - Счастливые девочки не умирают

«Женский журнал» имеет богатую, овеянную легендами историю и знаменит тем, что валит в кучу высокие материи и ширпотреб. Образцы серьезной журналистики соседствуют здесь с отрывками из умеренно-глубокомысленных книг, а интервью с немногими по-настоящему успешными женщинами печатаются рядом со статьями о «женских проблемах» вроде планирования семьи, причем этот «политкорректный» термин изрядно действует Лоло на нервы. Впрочем, вышесказанное отнюдь не объясняет того, почему «Женский журнал» регулярно покупают около миллиона девятнадцатилетних барышень. Кстати, моим именем обычно подписана статейка «Девяносто девять способов смазать его агрегат», а не серьезное интервью с Валери Джарет, нынешней советницей президента. Лоло, наш главный редактор, эффектная асексуальная женщина, чье грозное присутствие вызывает у меня тревогу и одновременно наполняет чувством собственной значимости, относится ко мне с благоговейным трепетом пополам с брезгливостью.

Меня с самого начала определили в рубрику «Интим и секс» — полагаю, из-за внешности. (Я умело камуфлировала подлинный объем груди, но, похоже, я вульгарна по своей природе). В конце концов я так и осталась в этой нише, потому что у меня здорово получается писать о сексе. Между прочим, это не так легко, как кажется, и уж точно не так заманчиво, чтобы до этого снизошли прочие колумнисты, верные подписчики высоколобого «Атлантика». Редакционные сотрудницы отчаянно бравируют невежеством в интимных вопросах, как будто серьезная журналистика и знание своего тела — взаимоисключающие вещи. «Что такое бэ-дэ-эс-эм?» — полюбопытствовала однажды Лоло. Разумеется, она прекрасно знала, но, когда я объяснила, кто такие «раб» и «госпожа», расплылась в ехидной улыбке. Разумеется, я ей подыгрываю. Лоло понимает, что журнал расхватывают вовсе не из-за биографий женщин — политических лидеров, а высокие тиражи ей нужны позарез. Уже не первый год ходят слухи, что Лоло узурпирует редакторское кресло в «Нью-Йорк таймс мэгэзин», когда закончится контракт у нынешнего редактора. «Ты одна умеешь забавно и с толком писать о сексе, — сказала она мне. — Потерпи еще чуть-чуть, и я обещаю: со следующего года ты больше ни строчки не напишешь про минет».

Ее посулы, не менее драгоценные, чем сверкающий паразит у меня на пальце, долгие месяцы бродили в моей голове, пока однажды Люк не заявил, что намеревается перебраться в лондонский офис. Он получит внушительную прибавку к жалованью, которое и без того было достаточно большим. Не поймите меня превратно: мне бы хотелось жить в Лондоне, но не на чужих условиях. Увидев, как я помрачнела, Люк опешил.

— Ты же писатель, — попытался вразумить меня он. — Писать можно где угодно. В том-то вся прелесть.

Я запетляла по кухне, подыскивая аргументы в свою защиту.

— Я не хочу быть внештатным колумнистом и обивать пороги чужих редакций. Я хочу быть редактором отдела. Здесь, — я указала себе под ноги. — В «Нью-Йорк таймс мэгэзин».

И я сложила перед собой руки чашечкой, будто удерживая ускользающую возможность.

— Ани, — сказал Люк, мягко опустив мои руки вниз. — Я знаю, тебе важно поставить галочку. Доказать себе и остальным, что ты можешь писать не только о сексе и всяком таком. Но будь реалисткой. Ты проработаешь от силы год, потом тебе захочется ребенка, а уж потом ты и думать забудешь о работе. Давай не будем себя обманывать. Стоит ли мне… то есть нам (ох уж это «нам»!) упускать такую возможность ради сиюминутной прихоти?

Люк считает, что я ломаю образ «правильной девочки», когда речь заходит о детях. Я хотела кольцо, торжественную, но не слишком, свадьбу и пышное платье; я хожу в дорогой косметический салон на Пятой авеню, где мне делают столько «инъекций красоты», сколько я пожелаю, и частенько таскаю Люка по бутикам домашнего декора — посмотреть на торшеры с абажуром бирюзового цвета и антикварные ковры. Обычно, когда я одобрительно говорю: «То, что нужно для прихожей», Люк переворачивает ценник и делает вид, будто сейчас его удар хватит. Думаю, он все ждет, когда же я начну тянуть его в роддом, как жены всех его друзей тянут своих супругов, чтобы он мог притворно жаловаться за кружкой пива: «Жена высчитывает дни до овуляции». А его приятели будут сочувственно кивать, мол, плавали, знаем. Однако в глубине души они радуются, что их втянули, потому что сами хотели того же, желательно мальчика, но если жене не удалось произвести на свет наследника, не беда — можно попытать счастья еще раз. Только мужчинам не приходится в этом признаваться. А уж такой мужчина, как Люк, вовсе не рассчитывал сетовать на то, что часики тикают.

Проблема в том, что мне это не нужно. Дети меня утомляют.

Господи, да меня трясет от одной мысли о беременности и родах. Это не паника, это больше похоже на смятение — ощущение круговерти, словно карусель, на которой я кружилась, внезапно обесточили. Словно жизнь описывает последние круги и биения сердца все реже, все слабей. Бесконечные медицинские осмотры, врачи и медсестры… Почему меня так долго щупают? Что там нашли? Неужели опухоль? И так без конца. Я из породы несносных, махровых ипохондриков, которые любого, даже самого доброжелательного врача доведут до ручки. Объяснить бы им, что однажды мне удалось избежать удара судьбы, что все только вопрос времени и что у моей одержимости есть причины. Я рассказала Люку о своих чувствах и попыталась объяснить, почему, как мне кажется, я не смогу быть матерью. Просто я сойду с ума от переживаний. Он рассмеялся и уткнулся носом мне в шею, заурчав: «Как мило, что ты так беспокоишься о ребенке». Я улыбнулась в ответ. Конечно, именно это я и хотела сказать.

Я вздохнула и ткнула кнопку нижнего этажа. Мои коллеги, брезговавшие писать о мошонках, воротили нос от унылых недотеп, жаждавших работать в редакции, зато я веселилась вовсю. В девяти случаях из десяти передо мной сидела самая красивая девушка школы, в самых модных джинсах. Ее образ не меняется. При виде моих широких штанов, съехавших на самые бедра, и растрепанной гульки, небрежно скрученной на затылке, на ее лицо набегает тень. Незабываемое зрелище. Она в смущении оправляет на себе изысканное платье, которое вдруг превращает ее в матрону, проводит рукой по чрезмерно выпрямленным волосам и вдруг осознает: она сделала неудачную ставку.

Девушка, которая ожидала сегодня в фойе, представляла для меня особый интерес. Спенсер Хокинс (я бы многое отдала за такое имя) — выпускница школы Брэдли, как я, и выпускница Тринити-колледжа в Коннектикуте, как все ее предшественницы, — «восхищалась силой, проявленной перед лицом неблагоприятных обстоятельств». Как будто я гребаная Роза Паркс. Впрочем, надо отдать Спенсер должное — я заглотнула наживку.