Виктория Токарева - Кругом один обман (сборник)

И даже мертвая она была красива.

Нам дали место на Митинском кладбище. Это далеко, за чертой города. Как говорится, у черта на рогах.

Митинское кладбище – новое. Там хоронили чернобыльцев. Это был 1986 год. Несколько рядов ранних могил с короткими жизнями выстроились, как взвод. Было страшно смотреть.

Могила Полины стояла на треть заполненная водой. Весна. Грунтовые воды.

Яков Михайлович заглянул в могилу и сказал:

– Я ее туда не положу.

Майка держала урну с прахом. Урна была небольшая и, скорее всего, нетяжелая. Туда помещают не весь прах, а несколько ложек (ну, может, не ложек).

Опустить Полину в эту топь – невозможно. Душа не велит.

Я включила все свои связи, и мне удалось получить место в черте Москвы, на Ваганьковском кладбище. Полина, я думаю, была рада. Она так не любила окраины.

Участок нам достался красивый, возле кирпичной стены, крайний ряд.

Могила – не зажата другими могилами. Над оградой красивый развесистый клен. Рядом с нашей могилой – свежая могила тридцатисемилетнего красавца. На его памятнике из черного мрамора – даты рождения и смерти плюс фотография. Возраст и облик – полная информация.

Я посмотрела на фотографию и мысленно послала ему месседж: «Не скучай, я тоже тут прилягу, будем рядом…»

Мой сосед по вечности чуть-чуть улыбался, дескать, понял.

Наша могила на Ваганьково – своего рода усыпальница на восемь ячеек.

Я спросила у Стасика:

– А мне положено?

– Тебя посчитали, – сдержанно ответил он.

Ничего себе. Я доставала кладбище, и мне сделали одолжение: посчитали.

У Стасика было чувство собственного достоинства, ни на чем не основанное. Достоинство досталось ему от матери. Но Полина пахала всю жизнь, верила в светлые идеалы. А Стасик не пашет и не верит. Такой человек.

Может быть, он прав. Жизнь во всех случаях кончается смертью, так что летай или ползай – конец известен. Получается, что жизнь – это ложная цель.

Для чего существует искусство? Чтобы отвлечь человека от ложной цели и придать жизни какой-то смысл.

Для чего существует вера? Чтобы человек не боялся конца.

Вот он, мой туманный конец: на Ваганьковском, под развесистым кленом, рядом с молодым красавцем.

Наступила перестройка. Выяснилось, что комсомольцы 30-х годов – наивные придурки. Верили в фантом. Им морочили голову, а они верили.

Что касается нынешних большевиков – это сплошь взяточники и карьеристы. Вступают в партию только для того, чтобы сделать карьеру. В победу коммунизма никто не верит. Да и нужна ли она?

Яков Михайлович растерялся. Он верил в Сталина как в бога, а Сталина объявили параноиком и уголовником. В кого же он тогда верил?

Яша смотрел на меня своими круглыми рыжими глазами.

– Значит, я напрасно прожил жизнь? – растерянно спросил он.

– Вы любили? Детей рожали? – допрашивала я.

– Ну… – согласился Яков Михайлович.

– А все остальное ерунда. Солома.

– Какая солома?

– Чучело набивают соломой. Оно и стоит.

Яков Михайлович молчал. Трудно жить без идеалов. Необходимо во что-то верить, иначе пусто.

После смерти Полины я боялась за Яшу. Мне казалось, он не захочет жить.

Я выбрала момент и обратилась к нему с прочувствованной речью:

– Трудно потерять человека, с которым прожил всю жизнь. Но на этом свете лучше, чем на том. Надо жить как можно дольше. Туда вы всегда успеете.

– А я и не тороплюсь. – Яков Михайлович посмотрел на меня с удивлением: с чего я затеяла этот душеспасительный разговор?

Я смутилась. Действительно, с чего бы?

Яше, конечно, не хватало Полины. Как говорил Горбачев после смерти жены, «дефицит общения с Раисой Максимовной».

Дефицит общения с Полиной имел место, но Яша был эгоист до мозга костей, как и все мужчины. И Стасик в него. Чего я жду от Стасика? Гены не перешибешь.

Яша жил по строгому режиму и в результате прожил девяносто шесть лет. Почти целый век.

Он родился при царе в 1907 году, а умер при капитализме в 2003 году. Социализм к этому времени отменили. Многие большевики прилюдно рвали партийные билеты. Смотреть на это было неприятно. Я по телевизору наблюдала за постыдным действом отречения. Мне казалось, человек мочится при народе. Зашел бы за уголок и помочился. А так… у всех на виду вынимает член и трясет им. Дескать, вот я какой смелый.

Яков Михайлович билет не рвал. Просто спрятал в ящичек. Пусть полежит. Мало ли что…

Умер Яша легко. Его кремировали, как и Полину. Урну заложили в следующую ячейку. Осталось шесть.

С первым мужем Майка развелась. Он же оказался и последним. Смолоду верилось, что судьбу можно поправить. Но ничего поправить нельзя. Судьбу два раза не пишут.

Майка пребывала без мужа, однако преуспела в работе.

После перестройки она открыла маленькую фирму по производству асфальта. Ей принадлежала половина фирмы. Вторая половина досталась ее партнеру Грише Новикову. Они вместе учились в институте химического машиностроения, который окончили с красным дипломом.

Майка оказалась умная, но не железный дровосек. Ее можно было гнуть и ломать, что с большим успехом проделывал ее сын Гоша и кот по имени Шер (в переводе с французского «дорогой»).

Красоту матери Майка не унаследовала, к сожалению. Вся красота досталась Стасику.

Майка – замкнутая и беззащитная, как заяц. Даже меньше. Заяц может убежать, а Майка не может ничего.

Ее все любили, и я в том числе. Я вообще мало кого любила, потому что Скорпион. А Скорпионы – видят насквозь. Все хотят одного и того же: денег и любви. И все боятся одного и того же: тюрьмы и смерти. А в Майке была какая-то трогательная покорность и высокое благородство. Ее невозможно было расспрашивать о личном, невозможно было сочувствовать, невозможно касаться слабых сторон ее жизни. Майка как будто ставила стеклянную стену, как в аквариуме. Вроде все прозрачно, а за стеклом другая среда обитания. Стой и не лезь.

Все стояли и не лезли.

Майка тоже любила меня за противоположные качества, а именно: непокорность судьбе. Я строила свою судьбу как художник возле холста. Куда хотела, туда и малевала. Майке это нравилось и не нравилось. Мне было легко находиться в ее обществе. Легко дышалось, как в сосновом лесу.

Вся Майкина жизнь была подчинена сыну Гоше и коту Шеру. Кот – огромный, кастрированный, тигровой окраски. Глаза такие большие, что заходили за голову. Красавец и чистюля. Целыми днями мылся лапой. Его шерсть блестела.

Жил он у Майки на плечах, как воротник. Майка не могла уйти в отпуск, в смысле куда-то уехать. С котом не пускают в гостиницы. А без кота она не мыслила своего существования, как и кот без нее.

Ночью Шер норовил устроиться у Майки на плечах. Она его сгоняла. Засыпала в желанном одиночестве, но просыпалась оттого, что кто-то дышал ей в лицо тонкой холодной струйкой. Кот. Кто же еще? Он пробирался ночью, ложился рядом щекой на подушку и мирно спал.