Виктория Токарева - Кругом один обман (сборник)

Я не могла смотреть, как Фаина танцует. Я смотрела в пол. Мне было неприятно поднять на нее глаза. Я умоляла: не танцуй… Она удивленно вопрошала: ну почему?

Я бы не смогла объяснить почему. Видимо, язык ее тела казался мне грубым и неприличным.

Мне не нравилось, как она звучит. Голос – бормочущий, будто со сна. Фразы – примитивные, как у дикаря. При этом она обожала появляться в телевизионных передачах и толкать свои речи. Она именно толкала, помогая ладонью. Всякий раз это было долго и неинтересно.

Я говорила ей: скучно… Она отвечала: ничего не скучно…

Я не любила в ней отсутствие достоинства. Если ей что-то надо – преград не существует, особенно нравственных. Такие понятия, как стыд, совесть, – это что-то неконкретное, то, что нельзя пощупать и положить в карман. А деньги можно пощупать, и положить в кошелек, и обменять на нужную вещь.

Спрашивается, что же нас связывает? То, что я ее люблю.

Как можно любить человека с такими противопоказаниями?

Можно. Объяснения этому нет. На уровне тонких материй. Мы связаны, как кровные родственники, и если бы она сломала ногу и мне надо было бы тащить ее на спине в ночи – тащила бы сколько понадобится.

И она любила меня. Я это чувствовала. При этом ревновала к моему успеху, и, если меня при ней хвалили, ее лицо кривело.

Я за своим успехом не слежу. Я даже не знаю: есть ли он? Это ничего не меняет. У меня существует зависимость, как у алкоголика. Возможно, творчество и есть своего рода алкоголизм. Алкоголик будет пить, независимо от того, нравится это кому-то или нет. Творчество – это болезнь, но болезнь счастливая, светлая, не дай бог выздороветь.

Фима стала ко мне звонить и приезжать. Я привыкла к ней и была даже рада. Фима заботилась обо мне и каждый раз являлась с дарами, как к попу. Привозила мешок картошки, например, нанимала машину. Я, естественно, расплачивалась. Фима от денег не отказывалась. Похоже, у нее каждая копейка была на учете.

Она бурно рассказывала мне про свою жизнь. Я слушала невнимательно. Мне было ясно главное: Фима – женщина от макушки до пят. Ей хочется дарить любовь, а некому. На столетии «Огонька» она ничего себе не обрела и ждала от меня нового вливания.

Я искренне хотела ей помочь. Но как? Ситуация, как в западных магазинах: все есть, а того, что тебе надо – нет.

Так и женская судьба. Мужчин полно. А того, кто тебе нужен, нет! Где он?

Однажды в моем доме прозвенел звонок. Хрипловатый мужской голос сообщил, что его зовут Борис Белый, он звонит из Парижа, является работником консульства.

– А что вы хотите? – не поняла я.

– Я хочу привезти вам орхидеи.

– В честь чего?

– В честь вашего дня рождения.

Я не поняла: он – в Париже, я – в Москве. Он что, попрется из Франции специально для того, чтобы вручить мне орхидеи?

– А сколько вам лет? – поинтересовалась я.

– Шестьдесят.

«Не юноша», – подумала я. Поздновато для романтических рывков.

– Спасибо. Но давайте пропустим этот день рождения. Как-нибудь в другой раз…

Но не тут-то было. Борис Белый все-таки решил со мной познакомиться, и мое разрешение или запрещение не имело никакого значения.

Он так решил. И приехал. И мне ничего не оставалось, как впустить его в дом.

Вошел. В моем доме запахло гуталином от начищенных сапог. Фигурально. А буквально – сапог не было, ботинки. И гуталином, естественно, не пахло. Но сразу стало ясно, что этот Белый – военный. Работает за границей мелким шпионом. Крупные в гости не навязываются. Крупные шпионы – как звезды. Это особый талант, редкий и драгоценный, как всякий талант.

Лицо у Белого – абсолютно анкетное, простоватое, славянского типа, безо всякой примеси, как еда без соли и без перца. Короче, лицо – никакое. И сам он – никакой.

Я стала вежливо ждать, когда он уйдет. Придвинулось обеденное время, я предложила ему поесть.

Он попробовал суп и сказал:

– Сюда нужно натереть сыр пармезан, чеснок и добавить копченую грудинку.

– Вы любите готовить? – догадалась я.

– Я повар.

Понятно. Значит, шпионские обязанности он совмещал с основной работой.

Белый поднялся из-за стола, подошел к плите и стал вносить те дополнения, которые он перечислил. Грудинки в доме не оказалось, и сыр – другого сорта. Но тем не менее суп заиграл новыми вкусовыми оттенками. Совсем другое дело.

Я аккуратно задала интересующие меня вопросы: кто у него в Москве? Каково семейное положение? Когда кончается командировка во Францию? Где он собирается впоследствии жить? Есть ли недвижимость, средства к существованию?

У меня было легкое подозрение, что у Белого ничего нет и он знакомится небескорыстно.

Белый довел до моего сведения: в Париже у него жена, вторая по счету, но она его выгнала. Бориса это печалит, но особенная боль – дочка Катя. Дочка от первого брака жены, то есть по крови она ему никто, но Борис к ней очень привязался, он воспитывал ее десять лет, с двух до двенадцати.

«Хороший человек», – оценила я. Своих детей у него двое. Они остались с первой женой, которую он бросил, устремившись на зов любви. А теперь получается, он одинок на склоне лет.

Командировка кончается через год. Он вернется в Москву. На носу пенсия. Никаких накоплений. Но он – прекрасный повар, может работать в дорогих ресторанах. Квартиру ему оставила тетка, сестра матери, бывшая летчица и парашютистка. Квартира однокомнатная, убитая, в плохом районе. Но не важно. Главное – крыша над головой.

Мне стало ясно: меня он рассматривает как вариант убежища и пристанища. Я, конечно, не молоденькая. Можно сказать, лежалый товар, но знаменитая, приятно появляться на публике и есть о чем поговорить между собой. Интересный собеседник.

Чтобы внести ясность, я показала Белому свой семейный альбом, который отражал мою жизнь: муж, дети, внуки. Полная коробочка. Вакантных мест нет.

Белый принял к сведению. Покачал головой. Потом достал из портфеля толстую рукопись. Это были юмористические рассказы, которые Белый сочинил в Париже. Он привез их мне на рецензию.

Теперь я поняла, зачем он ко мне устремлялся. Он хотел, чтобы я прочитала его труд, завещанный от Бога, и помогла напечатать, выпустить книгу. Употребила свои связи.

Я пробежала глазами первую страницу. Есть такое слово: шуткует. Не шутит, а шуткует. От подобного юмора меня буквально тошнит. Мне делается плохо. Юмор – это прежде всего ум, а без этого ингредиента суп не получится. Дурак не способен пошутить интересно. А Белый, скорее всего, принадлежит к этому подвиду.

Когда Белый ушел, я отнесла его рукопись в гараж. В доме я плохие рукописи не держу. Мне кажется, они как микробы отравляют все вокруг.

После его ухода я обнаружила на столе очки, которые он забыл. Я позвонила ему вдогонку.