Мария Ануфриева - Карниз

Странное дело, продолжение Дня здоровья никогда не имело кадровых последствий, каким бы бурным ни было. Выполнив свою производственную функцию, сложив ее у офисных дверей, и кадровичка, и другие добровольные соглядатаи позволяли себе все то, за что ставили минусы и знаки вопросов напротив фамилий новичков в списке днем, доказывая самим себе, что тоже люди.

В разгар веселья за тремя сдвинутыми столами выстроилась очередь к начальнице отдела хранения, а попросту говоря, завхозихе. Родом она была из Средней Азии, на заре перестройки успела вовремя перебраться в Петербург, но на всю жизнь сохранила особую елейность восточного человека, несмотря на принадлежность к титульной нации.

Своей рачительностью и мелкой суетливостью она напоминала хомяка, а инаковостью кого-то другого. «Любашу», – догадалась Ия еще и потому, что очередь стояла за гаданием на картах, которые завхозиха всегда носила в сумочке и раскидывала даже посреди рабочего дня, перед тем как докладывать о вверенном ей хозяйстве начальству. Кто знает, может, именно карты помогли ей получить звание начальника отдела, из нее одной и состоящего.

Первая колода была раскинута для кадровички, вторая для рекламистки. Когда дошла очередь до Ии, она, как и требовалось, загадала про себя вопрос, на который должны были ответить карты. Завхозиха послюнявила палец, покачала головой и вынесла вердикт:

– Дама пик между тобой и королем.

Компьютерщик сидел рядом, между ними никого не было.

День здоровья закончился глубокой ночью. Все были пьяны вдрызг, обнимались, братались, клялись в вечной преданности, обещали «открыть свое дело, показать этим гадам» и грозили кулаками в сторону офиса. Это была традиционная концовка Дня здоровья, и, в отличие от загородных гуляний, состав участников вечерних посиделок, как и слова проклятий и обещаний, из года в год не менялись.

Мать компьютерщика оказалась на ночной смене в магазине, а потому Ия очутилась совсем не у девчонок, как и планировала. До утра компьютерщик показывал ей, что не умеет делать двадцатилетний мальчик, а она, мысленно спускаясь по именам в давнем списке как по буквам в азбуке, показывала ему, на что способна девушка под тридцать, и удивлялась сама себе. Как она могла не любить и не ценить это раньше? Почему она сама отказалась от этого ? Ведь, оказывается, достаточно было влюбиться, чтобы все встало на свои места.

Утром она ехала в метро, безвольно, тряпично откинувшись на сиденье и бессмысленно, блаженно улыбаясь, а потом шла к дому на полусогнутых ногах и инстинктивно одергивала короткий подол юбки, хотя одета была в джинсы.

– Нажрались? – дружелюбно приветствовал Папочка.

– А то, – не стала вдаваться в подробности Ия.

– Сссуки, – беззлобно пожурил Папочка.

– Не то слово, – согласилась Ия.

Она легла в постель и проспала весь воскресный день, сквозь сон все еще чувствуя в себе горячие пульсирующие толчки и комкая ладонью во сне край простыни.

Работа стала упоительно прекрасной. В ее отделе постоянно ломалась оргтехника, сбивались компьютерные программы. Все это немедленно требовало ремонта, настройки, замены. На ее ноутбук компьютерщик установил приватный чат, и, когда не мелькал перед глазами, слал розочки, поцелуйчики и ангелочков. Их одних хватило бы для счастья. И не надо вопросов о том, хорошо ли она владеет иголкой. Чем-чем? Иголкой! Ведь у него скоро порвется ширинка, а еще только три часа дня.

Даже вернувшиеся из отпуска и одарившие ее обещанными сувенирами загорелые тунеядки не могли испортить настроения. Хотя на всякий случай Ия уже обсудила с кадровичкой план перевода своих особо ценных, отдохнувших сотрудниц в другие отделы. В рамках шефской помощи и отрывая от сердца в интересах дела, разумеется.

На работе Ия больше не задерживалась, а быстрее шла в кафе в двух кварталах от офиса. Через пятнадцать минут другим путем подходил он, и до позднего вечера они сидели в укромном уголке стенной ниши, где всегда царил полумрак.

Когда посетителей, и без того немногочисленных по будням, не оставалось, Ия шла в соединенный с подсобкой туалет. Следом шел он.

Толстая апатичная барменша за стойкой, всегда одна и та же, то ли дремала, то ли просто не обращала на них внимания.

– Ты стерва, да? – рывком задирал ей юбку компьютерщик и разворачивал лицом к стене.

– Да, – говорила она, послушно выгибая спину.

– Знаешь, что я сейчас сделаю?

– Да, – пыталась сказать она, но он уже закрывал ей рот широкой ладонью, и получалось «аааа».

– Ты сама меня научила, теперь не жалуйся. Не бойся, я аккуратно.

Аккуратностью в движениях его большое тело не отличалось и через пять минут ее сдавленное непрекращающееся «аааа» прирастало его облегченным «уффф» и наивным вопросом:

– Туда же кончать можно?

Ия смеялась и легонько била его по щеке, называя нахалом. Когда они выходили, барменша все так же сидела за стойкой, подперев щеку одной рукой, без выражения смотрела в громко работающий телевизор, лишь вторая рука машинально двигалась туда-сюда, беря с блюдца целую семечку, а возвращая шелуху.

Если мать работала, они перемещались в декорации его квартиры и там делали то же самое, с той лишь разницей, что дольше и удобнее.

– Вот сюда я кончаю, когда не сплю с тобой, – сказал он в первый визит и показал на выкрашенную белой краской батарею сразу за кроватью.

С тех пор Ия проводила рукой по ее шершавой поверхности, как будто здороваясь и благодаря, что приглядывает за ним в ее отсутствие, и только после этого ложилась на спину, пропуская большое тело между саднящими бедрами и смыкая ноги на широкой спине.

Командировки следовали одна за другой, и каждая была упоительнее предыдущей. Ей казалось, что в Казани она падала, как красавица Сююмбике с высокой башни кремля, но зависала в полете и, как пикирующий самолет, делала петлю за петлей – в своем собственном животе. В Уфе взмывала вверх, к небу, как памятник Салавату Юлаеву над Белой рекой.

– Ты как бешеный огурец, – смеялась она, отряхивая пушистый снег с колен и смущенно оглядываясь на баснописца Крылова. Тот смотрел немного в сторону, заложив за спину руки, и вид имел самый суровый. Полы его сюртука, как и пальто компьютерщика, были расстегнуты. Больше в скверике с памятником баснописцу в центре Твери поздним зимним вечером никого не было. – Это сорт такой. Он, когда созреет, отскакивает от ветки и в отверстие на кончике выбрасывает свои семена. Прямо выстреливает ими, как бешеный, на шесть метров отлетают. Размножение у него такое.

Компьютерщик стоял, прислонившись спиной к железной стеле с сюжетом басни «Свинья под дубом», и расслабленно чесал ухо горельефной хавроньи.