Соломоника де Винтер - За радугой

– Ты справишься. Мы здесь, чтобы помочь тебе. Твоя мама разрешила Чарли прийти.

Я бегу к двери. Отчаянно дергаю за ручку, но она не открывается.

– Откройте, откройте! Сейчас же откройте! – кричу я.

– Успокойся. Сделай глубокий вдох. Через нос. Выдохни через рот. Никто тебя не обидит. И ты тоже никого не обидишь, – говорит голос доктора.

– Он обидел меня! Он обидел меня! Он обидел меня! – кричу я, указывая на молодого человека, сидящего в кресле по другую сторону стекла, который смотрит на меня такими знакомыми глазами, что я словно бы погружаюсь в них. Его глаза смотрят в мои, заглядывают внутрь меня с такой силой, что воздух вокруг, наверное, наэлектризован. Я разворачиваюсь и начинаю долбить по стенам.

– Помогите! Помогите! Вытащите меня отсюда! Мне страшно! Это плохое место!

Но спокойный голос доктора произносит:

– Мы здесь, чтобы помочь, мы здесь, чтобы помочь, – снова и снова, словно мантра, которую он повторяет так часто, что она уже давно стала частью его самого.

Вдруг дверь открывается, и входит доктор Стюарт. Он приближается ко мне, но я отталкиваю его от себя, и на его медицинский халат летит смачный плевок. Доктор опускает взгляд, потом снова смотрит на меня и хватает за плечи.

– Просто послушай. Вот и все. Чарли что-то скажет тебе. Успокойся, приведи ум в порядок и выслушай то, что он скажет. А потом можешь делать выводы. Он не причинит тебе вреда. Он просто хочет поговорить.

– Нет! Не хочу! Он… он монстр! Доктор, заприте его! Заприте его! Почему я здесь? Я никому не навредила! А он навредил! Навредил! Доктор, послушайте! Я не сумасшедшая! Заприте Чарли! Заприте Дейзи! И Джеймса! Это они монстры, а не я!

Он ищет в моих глазах ответы.

– У монстров тоже есть голос. И монстры тоже имеют право говорить. Вот и дай ему сказать.

Я сглатываю слюну и закрываю глаза. Молчание. У меня будто осколки стекла в животе.

– Мэдисон, – говорит Чарли.

Одного этого слова достаточно, чтобы я рухнула на землю.

– Меня зовут не Мэдисон, – рыдаю я.

Он игнорирует мое заявление и продолжает:

– Мы никогда с тобой не встречались. Хотя это может показаться тебе странным, но ты никогда не была у меня дома, а я никогда не был у тебя. Мы вообще, по сути, даже не знакомы. И сейчас мы с тобой разговариваем впервые. Я ничего к тебе не испытываю – мы не враги и не пара. Это правда. Пойми. Никто не заставляет тебя ничего делать насильно.

Вот когда я узнала, что есть ад, что есть зло, которое отвоевало у Бога нашу землю, ведь он позволил кому-то сказать эти слова, дал мне жить своей жизнью, уничтожая, ломая и опустошая, думая, что все это к лучшему, когда на самом деле все это существовало лишь в моей голове. И в тот момент я также осознала, что слова важнее, чем действия, поскольку словами можно разрезать сердце на сотни маленьких кусочков без единой капли крови.

И вот он, шторм, который уже бушевал в моей душе раньше. Чайки в пятнах от пролитой нефти, кипящая, словно в котле, океанская гладь, гигантские валы, мечущиеся во все стороны, холодный ветер, из-за которого синеют пальцы и мурашки бегут по коже, который сносит и ломает в щепки нежные деревца.

Я больше не смотрю на него. Дверь распахивается, несколько медсестер вбегают в помещение, хватают меня за руки, за ноги и уносят прочь. От него. Я ненавижу его так сильно, что почти люблю, я хочу, чтобы он умер, и одновременно – чтобы обнял меня. А потом вдруг не чувствую ничего. Меня накрывает волна беспамятства и неопределенности. На душе становится ужасно грустно. Медсестры уносят меня прочь.

Я нахожусь в комнате с ослепительно белыми стенами. За все это время сюда еще не приходил никто, кроме медсестер. Я не знаю, что делать. Не знаю, должна ли я быть в отчаянии или же чувствовать облегчение. Или не ощущать вообще ничего. Может быть, третий вариант гораздо лучше.

Я забыла, как выглядит Дейзи. Она не приходила ни разу. И конечно, Джеймса я тоже забыла, и это хорошо. Эти двое стерлись из моей памяти. Я немножко помню, как выглядит Олли. Это было так давно, что почти все воспоминания о нем померкли в этих белых стенах. Все, кроме одного.

Мы с Олли сидим на диване в дождливый день. В квартире очень тепло. По цвету неба за окном невозможно понять, какое сейчас время суток. В окно бьют упругие струи дождя – он сыплется, словно конфеты из рога изобилия. Олли говорит, что, когда дождь закончится, мы пойдем на улицу и соберем конфеты. Телевизор сломался, так что нам ничего не остается, кроме как сидеть на диване вместе и говорить обо всем.

– Вчера я нарисовала картину и получила пятерку, – объявляю я.

– Я же говорил! Разве я не говорил тебе? Говорил! Ты Микеланджело! Ты Пикассо! Вот это да, моя девочка – художник!

Я начинаю смеяться и говорить:

– А на прошлой неделе я получила пятерку по биологии.

– Боже мой! А я знал! Ты новый Дарвин. Давай позовем твою мамочку и сообщим ей радостную новость!

Затем он начинает щекотать меня, рыча, как животное, и я так хохочу, что едва могу дышать. Я подползаю к нему ближе и кладу голову ему на плечо.

– Как я хотела бы, чтобы телевизор был сломан все время, – говорю я со вздохом, глядя на безжизненный черный экран. Я слышу, как Олли улыбается. Я слышу, как натягивается кожа на его лице, открывая зубы, слышу, как довольно бьется его сердце. Так что я тоже улыбаюсь.

– Знаешь, – говорит он, – когда ты только родилась, я загадал желание, чтобы ты стала именно такой, какая ты сейчас.

– Правда?

– Правда-правда. Умная девочка, добрая, кроткая, яркая и счастливая. И вот ты рядом со мной.

– А вдруг я стану другой? – спрашиваю я.

– Такие девочки не меняются.

– Да?

– Такие девочки со временем становятся только лучше, и они живут вечно.

И, вспоминая об этом, даже в такие времена, как сейчас, я снова ощущаю уверенность, что, хотя я могу уничтожить себя и других, я до сих пор способна чувствовать, наблюдать, соображать, знать, думать о прекрасном и при этом плакать, смотреть в окно и вспоминать, какой прекрасной я когда-то была и какой прекрасной была моя жизнь. И сами по себе эти мысли дают мне повод быть благодарной этому миру. А еще больший повод для благодарности – фраза Олли о том, что я буду жить вечно. И ради этих слов, ради него, я живу.

Дислексия – избирательное нарушение способности к овладению навыком чтения и письма при сохранении общей способности к обучению. – Здесь и далее примеч. ред.

Перевод А. Беломорской.

Персонаж японской поп-культуры, маленькая белая кошечка.

«Сияние» – культовый фильм ужасов Стэнли Кубрика, снятый в 1980 г. по мотивам одноименного романа Стивена Кинга.