Array А Чэн - Современная новелла Китая

Чжан Сяньлян. Родился в 1936 году в Нанкине. В 1955 году окончил в Пекине среднюю школу и был направлен преподавателем в школу кадров при провинциальном комитете Ганьсу. В 1958 году был отстранен от должности и отправлен рабочим в сельскую местность Нинся-Хуэйского автономного района. В 1979 году назначен редактором журнала «Север». В 1980 году вступил в Ассоциацию китайских писателей, избран секретарем Нинся-Хуэйского отделения Ассоциации.

В 50-е годы опубликовал более шестидесяти стихотворений. После этого не писал в течение ряда лет. Начиная с 1979 года опубликованы десять его рассказов, в том числе «Старик Синь и собака», а также повесть «Загробное объяснение в любви». Публикуемый рассказ удостоен Всекитайской премии 1980 года.

Сюй Линцзюнь не думал, что снова увидится с отцом.

Роскошно обставленная гостиная на седьмом этаже фешенебельного отеля. За окном — пустое синее небо, лишь кое-где тонкие, как дымок, полоски облаков… А там, на далекой равнине, откуда он приехал, из окна открываются золотые и зеленые просторы бескрайних полей. Приехав сюда, он словно оказался поверх облаков — странное чувство стеснило грудь. И дым от отцовской трубки висел в комнате словно туман, делая все неосязаемым, нереальным. Но табак, который курил отец, был тот же самый — с профилем индейца на обертке. Тот самый табак, запах которого он так хорошо помнит с самого детства. Слегка сладковатый кофейный аромат. Значит, это не сон, все происходит на самом деле.

— Что прошло — то прошло! — махнул рукой отец. Он закончил привилегированный колледж еще в начале 30-х годов, но аристократические манеры сохранил до сих пор. В дорогом костюме из тонкой ткани в полоску он сидит в кресле, закинув ногу на ногу. — Когда я только приехал сюда, то сразу усвоил один термин из здешнего политического лексикона — «перспектива». Тебе надо поскорее выбираться отсюда.

То, как одет отец, да и сама обстановка смущали его. Да, действительно, прошло много времени, думал он, что прошло — то прошло, но как можно это забыть?

Ровно тридцать лет назад была такая же осень. С адресом в руке, написанным матерью на листке бумаги, он отыскал на улице Сяфэй виллу, скрытую в глубине сада. Только что прошел дождь. Желтеющие листья засверкали еще ярче, тяжелые капли падали с французских платанов, росших вдоль стены, окружавшей сад. Поверх забора была протянута колючая проволока. Ворота были железные, выкрашенные в строгий серый цвет. Он долго звонил, пока открылось в воротах маленькое окошечко. Привратника он сразу узнал. Человек повел его по бетонной дорожке, зажатой между двумя рядами вечнозеленого кустарника, и они вошли в двухэтажный дом.

Тогда отец был гораздо моложе. На нем была шерстяная бежевая безрукавка. Он стоял, положив локоть на каминную полку, и курил, глядя в пол. У камина в кресле с высокой спинкой сидела женщина, из-за которой все время плакала его мать.

— Это тот самый ребенок? — услышал он ее вопрос, обращенный к отцу. — А он очень похож на тебя. Подойди сюда!

Он не двинулся с места, но невольно взглянул на нее. Запомнились сверкающие глаза и ярко-красные губы.

— Ну, что случилось? — отец поднял наконец голову.

— Мама больна, она просит вас вернуться.

— Она всегда больна, всегда…

Отец вдруг отошел от камина и начал ходить из угла в угол. Ковер на полу был зеленый, с белыми узорами. Он следил взглядом за шагами отца, изо всех сил стараясь, чтобы слезы не закапали из глаз.

— Скажи своей матери, что я приду потом, попозже. — Отец остановился перед ним. Но он не верил отцу. Трудно было поверить. Это обещание мать не раз слышала по телефону. Он резко и упрямо повторил:

— Она хочет, чтобы вы вернулись сейчас.

— Знаю, знаю… — Отец опустил руку на его плечо, легонько подталкивая к двери. — Ступай. Тебя отвезут на машине. А мама, если очень больна, пусть сходит в больницу.

Отец проводил его в прихожую и вдруг ласково погладил по голове и негромко сказал:

— Будь ты постарше — было бы лучше. Ты смог бы понять… Твоя мама… С ней очень трудно. Она такая… Такая…

Он поднял голову и увидел, что отец трет ладонью затылок, а лицо его исказила страдальческая гримаса. Его охватила нежность, смешанная с горечью, пожалуй даже жалостью.

А когда он, сидя в отцовском «крайслере», катил сквозь золото падающих листьев по французскому кварталу, слезы вдруг хлынули из глаз. Стыд, одиночество, жалость к самому себе охватили его. Никого не жаль. Только себя. Ему так мало доставалось материнской любви. Мать чаще гладила птичьи перышки, чем его волосы. Не видел он и отцовской заботы. Отец возвращался домой замкнутый, суровый, потом у них с матерью начинались бесконечные ссоры. Отец сказал, что будь он старше, было бы лучше, он мог бы понять… А ведь в свои одиннадцать лет он уже смутно понимал кое-что: матери больше всего нужна любовь мужа, а отцу больше всего нужно отвязаться от жены с ее странным характером. Сам же он не нужен никому — ни отцу, ни матери! Он всего лишь плод «несвободного» брака между американским студентом и дочерью помещика.

Отец, конечно же, не вернулся домой. Вскоре мать узнала, что он с новой госпожой уехал из Китая, и через несколько дней умерла в немецкой больнице. Как раз в это время Освободительная армия вступила в Шанхай…

Теперь же, когда медленно, месяц за месяцем, минули тридцать лет и произошло столько событий, что их не вместили бы никакие другие тридцать лет, — теперь отец вдруг вернулся. Вернулся и хочет увезти его с собой. Все это так неожиданно, даже трудно до конца поверить, что перед ним его отец и что сам он сидит тут, в этой комнате.

Только что, когда отец и его секретарша мисс Сун открывали кладовку, чтобы достать одежду, он увидел на стоявших там больших и маленьких чемоданах разноцветные фирменные наклейки гостиниц: Лос-Анджелес, Токио, Бангкок, Гонконг… Была еще круглая этикетка авиакомпании «Пан-Амэрикэн» с изображением «Боинга-747». Из крохотной кладовки выглянул огромный мир. А он два дня и две ночи трясся в машинах и поездах, пока добрался сюда. На диване валяется его серенький чемоданчик из искусственной кожи. В деревне он считался довольно-таки модным, мог бы даже сойти за импортный. Но в этой гостиной он выглядит жалким, неказистым, потрепанным. На чемоданчике лежит его нейлоновая авоська с умывальными принадлежностями и сваренными в чае яйцами, оставшимися с дороги. Глядя на сплющенные, потрескавшиеся яйца, он вспомнил, как вечером, провожая его, Сючжи советовала ему взять побольше, чтобы угостить отца. Он не удержался от саркастической усмешки.