Array А Чэн - Современная новелла Китая

Они жили оторванные от мира; такую жизнь, пожалуй, не назовешь идеальной, зато она была спокойной и привычной. Раз в месяц Ван Мутун ходил в лесничество, получал жалованье за себя и жену и покупал все необходимое: рис, масло, соль и многое другое. Кроме того, он приносил домой новости, рассказывал, что случилось в лесничестве и за его пределами. Пань Цинцин слушала мужа, широко раскрыв свои блестящие круглые глаза, с таким любопытством, словно он рассказывал ей заморские волшебные сказки. В последние годы это чаще всего были истории о хунвэйбинах и цзаофанях: как ученики, надев на своих очкастых учителей черные доски, водили их по горам, точно обезьян; как один лесотехник, проучившийся полжизни, бросился в заводь для буйволов и захлебнулся на мелководье, даже спину не замочил. Теперь критикуют каких-то конфуцианцев, охотятся за ними, как за оленями, только что не стреляют. Всех грамотных называют конфуцианцами. Эх, хорошо у нас в Зеленом логе! Земля черная, жирная, палку воткнешь — и то прорастает! Мы с тобой грамоте не обучены, никого не трогаем, и нас никто не трогает…

Пань Цинцин не все понимала, но чувствовала, что грамотным сейчас живется несладко, что культура — это несчастье. А вот они с мужем счастливы. «Хорошо у нас в Зеленом логе!» Она так привыкла к этим словам, что поверила в них и не хотела думать о непонятной борьбе в лесничестве и прочих дьявольских местах. У нее не было никаких особых желаний — лишь бы муж поменьше ругался и не так сильно бил. Едва темнело, они крепко запирали дверь и ложились спать, сжигая, таким образом, за полгода не больше четверти литра керосина. Никто не слышал, о чем говорят муж с женой ночью, только луна да звезды, глядевшие в высокие окна.

— Цинцин, роди мне еще нескольких ребятишек!

— У нас и так двое. А ты сам говорил, что сейчас нельзя много рожать. Сделают стерильным!

— Ничего, нам и семерых можно!

— Не бережешь ты меня…

— Не берегу? А чего тут страшного?

— В лесничестве заругают…

— Не бойся! В крайнем случае не дадут пайка на лишних детей. Так у нас земля есть. Разве не видишь: у меня руки — как совки для риса! Почему же не родить? Вот скоро хлопчатник посею, достанем прялку твоей матери, ткацкий станок, вымоем хорошенько…

— Вижу я, ты всю жизнь хочешь меня в горах продержать! Как фазаниху!

— А что? Ты моя!

Он крепко обнимал Пань Цинцин, и она затихала в его жарких объятиях. Да, она — его собственность, он может ее ругать, бить, а она будет рожать — так же легко, как плодоносит дерево. Ведь она здоровая, в самом расцвете, боль ей нипочем. И молоко из грудей льется так же свободно, как сок из дерева. Муж у нее сильный: хоть кабана, хоть тигра одолеет. Руки — как железные обручи, обнимет — не вырвешься. Силушку девать некуда! Но там, за горой, мужья с женами, пожалуй, то же самое делают?

Летом 1975 года в Зеленом логе появился Однорукий. Не какой-нибудь там начальник, а простой городской парень, ровесник революции 1949 года, направленный в лесничество на поселение. Звали его Ли Синьфу. Высокий, красивый, приветливый. Он хорошо умел отбирать семена и выращивать рассаду, но в 1966 году к нему вдруг стали привязываться хунвэйбины. А тут он еще, прыгая на поезд, угодил под колеса и потерял руку. С тех пор у него вместо руки болтался пустой рукав.

Несколько лет Ли Синьфу промаялся в городе и вернулся в лесничество — здесь-то его и прозвали Одноруким. Никто не знал, куда его пристроить, обзвонили все лесоповалы, все лесоводческие бригады — нигде не берут. И инвалид, и у хунвэйбинов на заметке — лучше не связываться. А то, как говорится, уронишь кусок соевого творога в золу, потом не сдуешь, не отряхнешь. В это время из Зеленого лога пришел за своим пайком лесник Ван Мутун. Завполитотделом лесничества, однофамилец Мутуна, увидев лесника, хлопнул себя по лбу: почему бы не послать Однорукого в Зеленый лог на помощь Ванам? Работа не тяжелая, к тому же на сотни верст вокруг ни души. С кем ему там вступать в сговор — с мартышками и фазанами?

Ван Мутун обрадовался было, но, узнав, что речь идет о калеке, сразу скис.

— Послушай, старина Ван, — похлопал его по плечу завполитотделом, — ведь ты давно хочешь вступить в партию? Вот тебе испытание и партийное поручение. Что калека — не так уж плохо, легче им руководить. Я лично с ним поговорю, скажу, что он должен беспрекословно тебе подчиняться, обо всех своих действиях докладывать, а на отлучки из Зеленого лога спрашивать у тебя разрешения. Ну, и ты постарайся, помоги перевоспитать этого молодого интеллигента, совершившего ряд ошибок!

Лесник кивнул. Ему даже нравилось, что он будет кого-то перевоспитывать.

Так Однорукий поселился в Зеленом логе, и в обществе, возглавляемом Ван Мутуном, стало на одного члена больше. В двадцати — тридцати шагах от своего дома, почти на самом берегу ручья, Ван с женой поставили невысокий сруб, покрыли еловой корой, и получилась хижина. Сначала лесник не испытывал к Однорукому какой-либо неприязни, наоборот, ему льстило, что тот называет его не иначе как старшим братом Ваном. А Однорукого сразу очаровала тихая красота Зеленого лога. Ван каждое утро посылал его на смотровую вышку на перевале. Ли Синьфу шагал по тропинке, змеившейся среди леса, и ему казалось, что все это сон. По долине стлался молочно-белый туман — густой и текучий, как сок, и возникало ощущение, будто не идешь, а плывешь. Таять туман начинал часов в девять-десять, когда из-за горы появлялось солнце. Ли Синьфу сидел на смотровой вышке, среди тысяч изумрудных деревьев, а под ногами по-прежнему расстилался туман. Особенно хороши были гуандунские сосны и железные ели — тсуги, их макушки торчали из тумана как волшебные островки.

Но ни о чем волшебном Однорукий не думал, если не считать того, что ему нравилась хозяйка, очень добрая и красивая. Ее черные глаза, казалось, могли говорить и даже петь. Ли Синьфу всячески скрывал свои чувства, предусмотрительно держался от Пань Цинцин на расстоянии, но молодому парню невмоготу одиночество. А с кем можно было дружить в этой зеленой долине? С обезьянами, дроздами, рябчиками?

Семилетний Сяотун и пятилетняя Сяоцин, дети Ванов, вначале побаивались Однорукого, но после того, как он поймал мальчику коноплянку, а девочке сплел венок и позволил поглядеться в свое зеркальце, все изменилось, и дети стали называть его дядей Ли. А еще через некоторое время Сяотуна уже невозможно было вытащить из хижины Однорукого. У детей горцев есть свое обаяние, есть и свои навыки. Однажды в хижину заползла большая змея, и Однорукий затрясся от страха, но Сяотун ему объяснил, что змея ни за что не нападет на человека, если ее не трогать. И еще он с видом знатока заявил, что в Зеленом логе водятся три типа змей: бамбуковая, шумливая и вертлявая. Бамбуковая очень ленивая: свернется вокруг бамбукового ствола и не двигается, только шипит, приманивая птиц. Сяотун вскинул голову, закрыл глаза и, сложив губы трубочкой, зашипел. Подлетит птица, а змея ее цап, проглотит и опять лежит — переваривает. Шумливая — та совсем другая. Она бурого цвета, и когда ползет, даже трава шуршит, а поднимется — в половину человеческого роста будет. Сяотун округлил глазенки, разинул рот и бросился вперед с криком: «Ху, ху, ху!» Третья змея, вертлявая, толщиной с топорище, а длиной с коромысло, она когда ползет, все время вертит головой, как бешеная. Боясь, как бы Сяотун не попытался изобразить и эту змею, Ли Синьфу положил ему на голову свою единственную руку и спросил: