Владимир Сотников - Фотограф (сборник)

В те дни, когда Николай болел, погода портилась. Сопки на противоположном берегу закрывались рваными ползущими облаками, с небольшими перерывами шел дождь, а на показания нашей аппаратуры не следовало обращать внимания. Николай болел, мы отдыхали.

Однажды вечером, после грозы, прибежал к нам испуганный Васька. Решив, что он не находит себе места от желания выпить, мы налили ему немного спирта. Васька, конечно, выпил, но был так же испуган. Он звал нас к Николаю.

Мы поспешили, захватив аптечку. Дверь избушки была открыта нараспашку, внутри пахло гарью. Чайник валялся на полу, возле раскрытой дверцы плиты были рассыпаны потухшие уголья. Николай лежал на топчане. Он слабо улыбнулся нашему приходу, проговорил:

– Васька испугался.

– А что случилось? Тебе плохо? – Мы показали аптечку.

Николай слабо поднял руку:

– Не надо. Ничего особенного не случилось. – Он помолчал и добавил: – Они часто прилетают. А Васька дверь распахнул. Она в плиту выкатилась.

– Кто? – Нам тоже становилось страшно.

– Шаровая.

Мы переглянулись. Форточка в маленьком окне была открыта, содержимое плиты было выброшено изнутри – так кочергой не выгребешь. Может, и правда – шаровая молния?

Николай, казалось, засыпал. Лицо его было спокойно. На всякий случай я потрогал пульс. Тихий, но нормальный. Мы закрыли форточку, двери и ушли.

По дороге Васька махал руками, пытаясь изобразить, как все было. По красноречивым жестам можно было восстановить всю картину. Васька открыл дверь и увидел светящийся шар, который сразу же улетел, всосался в печку. Раздался хлопок – «Бу-бу», – и волна воздуха оттолкнула Ваську назад.

Мы вылили ему остатки спирта, положили спать в хозяйственную палатку: возвращаться домой один он боялся. Долго еще сидели под кухонным навесом, говорили. Люди мы ученые и всему происшедшему нашли кое-какое объяснение. Обострения болезни Николая, конечно, связаны с погодой. А место, где мы находимся, – необычное, это видно по нашим изысканиям. По руслу Енисея проходит материковый разлом. После грозы вполне могут быть подобные явления – если это и впрямь была шаровая молния. Все, оказывается, можно объяснить. К концу нашей беседы выглянули звезды – к хорошей погоде.

Назавтра, взяв с собой пачку чая, мы пошли к Николаю. В избушке было прибрано, на плите закипал чайник. По лицу Николая было видно, что болезнь отступила.

– Испугались? – спросил он, как и тогда, после штормовой ночи.

– А ты? – тоже спросил я, высыпая в чайник всю пачку.

– Я привык. Я их часто вижу. Как опишу предмет, так она и прилетает. Повисит в воздухе – и улетит. Вчера вот Васька спугнул.

Мы поняли, что надо просто послушать, без вопросов. Пока Николай говорит.

Он взял со стола тетрадь.

– Вот недавно последнюю запись кончил. Соль описал. Каждую вещь надо описывать. Подробно, до самой структуры. Иначе ничего не получится. Ведь вокруг, – он обвел взглядом комнатенку, – бесконечность.

Мы стали пить чай. На полке над столом была целая стопка одинаковых общих тетрадей. «Бесконечность», – пронеслось у меня в голове.

– А код памяти я в прошлом году открыл. И даже заснял.

Мы разинули рты.

– Чем заснял?

– Вон, фотоаппаратом.

На гвозде висел обычный «ФЭД». В подтверждение своих слов Николай достал пакетик фотографий, пристегнутых к тетради, на которой было написано «Память».

Мы передавали друг другу фотографии. На черной, словно засвеченной, бумаге, передержанной в проявителе, иногда угадывались пунктирные линии, похожие на бегущий по ночной воде огонек.

– Это – иллюстрации. Само описание в тетради. Я возил в Новосибирск, в Академию. Там целый институт над этим работает. Постоял на лестнице. Смотрю – бегают все мимо в белых халатах. Думаю, что у людей хлеб отбирать? И вернулся.

Мы поглядывали друг на друга – кто первым скажет какое-нибудь осторожное слово?

– Почитать бы.

– Почитаете. Время есть. Только у меня тут тоже не до конца все сделано. Отдельного человека не могу уловить. Про кержаков написал. А про человека – не смог. Вместе люди живут – как получается. Код памяти стирается. Наложение. Но почему он гаснет в отдельном человеке? Вот загадка.

– Ну наверное, потому, что общее складывается из частностей… – попытался я помочь Николаю и натолкнулся на осуждающие взгляды своих спутников.

Сиди и молчи, говорили их глаза. Не подливай масла в огонь.

– Заблуждение! Ничего не складывается – это не арифметика! Код памяти должен только крепнуть в отдельном человеке! Хорониться, но крепнуть.

Мы кивали. Осторожненько, с пониманием, чтоб не обидеть. Если Николай разыгрывает представление и втайне, хоть краем сознания, понимает свою роль, то мы – участники представления. Если он говорит серьезно, то тут уж тем более надо быть тактичными. Главное – человек поправился, выглядит бодренько. У нас – свои дела. Впереди еще столько работы.

Когда мы шли обратно, кто-то сказал:

– Начитался Шукшина. Чудик.

Никто не поддержал. Но и спорить не стали.

Странно – после этой встречи мы с Николаем охладели друг к другу. К разговору о его занятиях не возвращались, почитать его труды не просили, он не предлагал. Николай еще раза два приболел, и в эти дни мы все-таки с напряжением поглядывали в сторону его избушки. Ничего, все обошлось.

Когда в последний день Николай отвозил нас в Ярцево к пристани, на полдороге заглох мотор. Мы плыли по течению, изо всех сил по очереди гребли веслами – нас обгонял теплоход. Если бы мы не успели, пришлось бы ждать еще несколько дней. К пристани мы подплыли, когда теплоход собирался отчаливать. В спешке мы не смогли даже попрощаться с Николаем, хотя собирались с ним выпить крепкого чаю из термоса. Я еле успел передать ему термос через бортик. Мы прокричали Николаю, что приедем в следующем году. В ответ он молча помахал рукой.

Больше мы сюда не вернулись. Проект плотины закрыли. Наверное, действительно его придумал какой-то дурак.

Фомку я не увидел. Если бы жив был поселок, то мелькнул бы хоть одним огоньком. До самого Ярцева берег был темен. Только в одном месте, как раз напротив бакенов, – светила с берега красная сигнальная лампочка. Может быть, там и стояла когда-то избушка бакенщика?

Ярцево накрыл туман. Пошумев винтами при швартовке, теплоход затих на ночь. Внизу негромко плескалась вода. Казалось, теплоход зацепил за собой и дебаркадер – и плывет вместе с ним в тумане по течению.

Я лежал в каюте, глядя через иллюминатор на размытый шар близкого фонаря. Пытался вспомнить лицо Николая и не мог. Его взгляд забрал всю мою память – я видел глаза, привыкшие всматриваться пристально, по одной тончайшей линии. Глаза смотрителя.

Утром я сошел на берег. После недолгих разговоров с местными узнал, что Фомка давно прекратила свое существование. О Николае и Марии никто не помнил.