Array Коллектив авторов - Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология]

Звали его Педро — дурацкое имя, словно из какой-то мыльной оперы, даже стыдно было произносить его вслух в окружении сокурсников. Очень быстро придумала ему прозвище «Печкин», за то, что был жаркий до умопомрачения и черный, как сковородка. Печкин любил все русское, математику, шахматы и меня. Познакомилась я с ним в студенческой столовке чуть ли не на второй день после ссоры с женихом и задолго до встречи с тобой. Жених-репетитор, лишив девственности, ни о чем другом, как о контрацепции, не заботился. Зачем нужен секс и что в нем хорошего, так и не поняла. Открытие произошло с Печкиным, но его забрал Фидель. Печкин звал с собой, умолял расписаться. Я представила лицо мамы и отказалась. Рыдала в подушку, бегала на почту за письмами до востребования и обцеловывала их сверху донизу. Через год он написал, что больше так не может, что приезжает жениться: места у них в семье всем хватит, и для мамы тоже. Работу в кино он, конечно, ей не обещает, но и без этого можно прожить. Этого я боялась больше всего. Представить его разговор с мамой было выше моих сил. Помнишь, как на лестнице Центрального телеграфа мы с тобой, дорогой Костя, столкнулись лбами, когда оба пыталась налечь на тугую, тяжелую дверь? Это я бежала звонить любимому Педро, но так и не позвонила в тот день. Наверное, удар о твой железный лоб был такой силы, что я потеряла разум. Шел сильный дождь, ты распахнул зонтик и нежно подул на мою шишку, взбухшую под прядью мокрых волос. Теперь уже почти не помню, как все было, но осталось ощущение, что ты шел по пятам. Разговор с Педро я заказала почему-то на завтра, а ты ждал у входа и проводил меня к парадной моего дома, а потом и к двери квартиры. О чем говорили, не помню. На следующий день ты появился с букетом сирени и бросил под ноги. До Педро я дозвонилась и, как мне тогда казалось, наврала, что встретила другого человека, что не надо ни его Кубы, ни звонков, ни писем.

Это все случилось больше четверти века назад. Все эти годы я вспоминала о Печкине только во время супружеского секса, чтобы дойти до оргазма, или для того, чтобы себя ублажить, когда ты превратился в импотента. Кто мог подумать, что судьба вдруг решит побаловать меня под конец.

Печкин почти не изменился, только еще больше почернел, а вот меня не узнал, хотя всматривался, но не решался спросить. Я тоже сомневалась, он ли. Ведь не может так быть, чтобы умница, почти гений, чемпион, отличник и медалист перетаскивал с места на место топчаны на пляже в надежде получить лишний песо. Отворачиваясь от прилипавшего на жаре взгляда странного кубинца, я заходила в бирюзовую воду, скармливая прожорливым рыбкам банановую мякоть. Потом плыла, ныряла, лежала на воде, подставив лицо небу и солнцу. С каждой минутой ко мне возвращалась жизнь. Наконец решилась подойти к этому похожему на Педро кубинцу и спросила на русском, забыв, что нахожусь на Кубе: «Вас не Педро зовут?» Он схватился за голову.

— Лера, это ты! Я почувствовал это сразу! Не сразу узнал, но потом, когда ты провела рукой по волосам… Сколько лет тебя ждал…

— Печкин, ты совсем не изменился. А что ты тут делаешь? Почему этот пляж, топчаны? Ты же был легендой физмата!

Мы сели с ним рядом на песок, и жаркий кубинский воздух стал раскаленным до невозможности.

— Лерочка, это правда жизни: надо кормить семью, у меня двое детей. Видишь эту гору — там пионерский лагерь. Туда не так просто попасть, но я смог их устроить. Эта работа — спасение. А ты-то как?

— Печкин, ты офигительно говоришь по-русски. Совсем без акцента.

— У меня жена русская — Катя. Она из-под Воронежа. Очень хорошая. Плохая давно бы уехала. Трудно ей тут. А твоему мужу, вижу, не сидится на месте. Ты счастлива?

— Знаешь, Печкин, еще пару лет назад я бы сказала, что нет, но теперь знаю нечто, превращающее каждый обычный день в счастливый.

— Это любовь?

— Ну загнул. Как был романтиком, так и остался. Нет, не любовь, а болезнь, вернее — победа над ней.

— Ты победила?

— Не знаю, похоже.

— А я до сих пор не излечился…

Он прорыл в песке тропинку к моей ноге, и я поняла, что ждет нас в оставшиеся шесть дней. Потом были ночные вылазки по окрестностям на древнем розовом кабриолете, пыльная и роскошная в своем разрушении Гавана, катания на катамаране, лодке, лошадях и много любви. Где был ты, Костя, в это время — не помню. Знаю, что не скучал, получив в недельное пользование симпатичную кубинскую девчонку за небольшую плату. Наш серебряный юбилей мы отметили весело и необременительно друг для друга.

Тогда было самое время умереть. Всего лишь занырнуть поглубже. Умирать надо вовремя, счастливой и любимой, если не получается так жить.

Вот теперь опять вовремя: боль затихла, Печкина вспомнила, жаркий пляж… Океан за окном шумит, а может, это ветер налетел и срывает последнюю листву с деревьев? Рано вроде еще… ведь только август…

© Катя Пицык, 2014

Один раз я попросила маму рассказать, как она полюбила папу. Мама рассказала: никак. Просто дверь в библиотечный зал отворилась, вошел мужчина, мама посмотрела на него и поняла: это муж. Мама обладала способностью узнавать людей из будущего. И эта способность передалась мне по наследству. Как-то я свернула с Невского на Литейный. Навстречу мне бежал человек. Вернее, он бежал навстречу многим идущим со мною в одном направлении прохожим. Но, взглянув на бегущего человека, я еще за сто метров до поняла: это ко мне. Через десяток секунд он ударился в меня всем телом. Я упала затылком в асфальт. Человек упал на меня. Пробил мне перстнем подбородок. Сказал: прости, сестренка. Вскочил на ноги и побежал дальше. А милиция, гнавшаяся за ним, (ибо, как выяснилось, был он преступник, уходящий от погони), споткнулась о мое тело и упала рядом. Прямо как в шоу Бенни Хилла.

Я лежала спиной к Литейному, смотрела в небо и думала, что иногда они приходят не для того, чтобы разбить сердце. А для того, чтобы просто — голову. По-быстрому. Никакого разъедания своей спермой, своими сигаретами и своими словами нескольких лет головного мозга. А сразу очень больно. Дырка. И прости, сестренка.

Люди помогли мне привстать. Собрали рассыпавшуюся сумку. Они жестикулировали, менялись в лицах. Но звук отсутствовал. Пальто было мокрым. Асфальт — красным. Милиция подняла меня на руки и занесла в ближайшую аптеку. В аптеке мне дали пачку ваты. Я разорвала обертку и приложила моток к подбородку. Так началась самая счастливая пора в моей жизни.

В больнице не приходилось думать. Вообще ни о чем. Утром медсестра клала на тумбочку маленькую записку: 8.00 — прием лекарств таких-то; 8.30 — завтрак; 9.00 — обход; 10.00 — капельница; 11.30 — МРТ головного мозга и т. д. Вплоть до 21.00. Полная свобода от принятия решений. Сартр бы умер от зависти. Рай на земле.