Array Коллектив авторов - Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология]

Мамаши с детьми на соседней лавочке посмотрели на меня укоризненно.

— А я помню, что мне было хорошо!

— Рада, что у тебя остались хорошие воспоминания!

— Я пил абсент-энерджи и тетралгин с кодеином. Это дает мягкий такой эффект возбуждения и расслабления одновременно. У меня остались отличные воспоминания! А раньше, тогда, в больнице, я думал, что умру, когда меня хотели подключить к кардиостимулятору, под лампами, и все склонились надо мной. Я вспомнил твою задницу и грудь и как ты… — Он замолчал. Я обернулась на мамаш, к счастью, они беседовали, не слушая нас. — Я рад, что у нас это было! Мне было очень хорошо. Ты была уставшая, поэтому тебе кажется, что было плохо, но вчера я вдруг вспомнил, как все это было, и мне захотелось жить.

Мне понравились его слова, я решила кое-что записать в свой блокнот:

«В чем смысл жизни? В том, чтобы, сунув в карман зубную щетку, ночевать с тобой в первой попавшейся гостинице. Смысл жизни в том, чтобы сидеть на этой лавочке под кленом в парке, где время остановилось или не существует вовсе. И ничего не планировать, не знать, что будет завтра, а просто жить. Смысл в том, чтобы жить».

— У меня столько идей! — оживился он. — Если будешь записывать за мной, мы сможем издать книгу и разбогатеть! Назовем «О любви». — Он начал сочинять вслух: — Я спустился в метро и знал, что она скажет мне, что это последний раз, что я больше не увижу ее. Она подошла ко мне и была прекрасна как ангел. И я так боялся ее потерять. Но она сказала, что это конец. Я вижу ее в каждом сне и знаю: мы созданы друг для друга… Нравится?

— Ничего.

— Я столько могу написать! Только язык не знаю так хорошо, чтобы писать.

— Почему ты не пишешь по-английски?

— Я пишу! И мне платят за каждое стихотворение! Шутка! Я просто хочу развеселить тебя! Надо радоваться жизни! Надо понимать, что жизнь в тебе, а не где-то там! Когда умрешь, уже не будет никакой жизни.

— Разве, когда умрешь, не будет жизни?

— Нет! Закрой глаза и ничего не увидишь! Так и после смерти ничего не будет.

— А что-то типа снов будет?

— Нет.

— Но ты же говоришь, что жизнь во мне, значит, когда я перейду в мир иной, во мне будет какая-то другая жизнь. Может быть, типа снов.

— Нет. Как тебе объяснить? Ну ты ведь понимаешь, что я хочу сказать.

— Да.

Мы встали и, прогуливаясь, пошли к метро.

— От меня пахнет? — И он дыхнул на меня. — Дома теща следит за мной.

— Алкоголик.

— Зачем такие обвинения? У тебя красивые пальцы.

— Спасибо.

— Красивый лак на ногтях.

— Спасибо.

— Тебе пойдет золотое кольцо.

— …

— Женщины любят золото.

— Я спокойно отношусь к золоту.

У него зазвонил телефон.

— Хочешь, я возьму трубку, скажу ей, если будет звонить, то я никогда не вернусь? Чтобы она не звонила мне. Что я не вернусь. Никогда.

Я впорхнула в раскрывшиеся двери поезда и помахала ему сквозь стекло.

Он стоял на перроне и махал мне вслед.

© Перевод с польского Марины Тогобецкой

© Copyrigt by Janusz Leon Wisniewski

© Copyrigt by Wydawnictwo Literackie, Krakow, 2012

Две недели назад Катарина готовилась к своему тридцать пятому дню рождения. Зарезервировала зал в «Дороге» (так свой пансионат называют владельцы) недалеко от Кельна. Довольно большая усадьба на холме, среди бескрайних виноградников, которые кончаются с одной стороны обрывом, а внизу течет Рейн. На первом этаже ресторан, в мрачном подвале — бутылки вина возлежат на специальных подставках, на втором этаже несколько комнат с кроватями, покрытыми перинами в пододеяльниках с ручной вышивкой.

Деревянные балки под потолком, старые выцветшие фотографии на стенах, эмалированные тазы и фарфоровые раковины в ваннах.

Она влюбилась в это место с первого взгляда.

Кроме того, оно было расположено «центрально». Справедливо для всех. Маркус, ее муж, собирался привезти своих родителей из Штутгарта, ее мать жила недалеко отсюда — в Эссене, а ее сестра с семьей проживала в Амстердаме, то есть тоже совсем недалеко.

На самом деле дальше всех было добираться ей самой — из Берлина, но это не имело никакого значения. Она хотела собрать всех «самых важных и любимых» людей в этот день около себя. Закрыть их в «Дороге», лишив возможности сбежать, вдалеке от автострад, Интернета и ежедневных дел. Напоить вином из растущего здесь же, совсем рядом, винограда, накормить настоящей кровяной колбасой с капустой, квашенной с виноградными листьями, а потом, вечером, в гостиной с камином сообщить, как называл это Маркус, «наирадостнейшую новость».

Маркус на почве этой новости буквально помешался.

Катарина была беременна. И он хотел ребенка едва ли не больше, чем она сама. «Лучше всего доченьку, похожую на тебя, но если родится сын, никогда в жизни ему об этом не скажу!»

Он умолял ее, чтобы она прекратила работать, если бы он мог, то ходил бы вместо нее к гинекологу каждый день, по нескольку раз в день он звонил и спрашивал, «чего бы ей хотелось покушать». Он закупил тонны книг на тему беременности, искал в Штутгарте большую квартиру рядом с парком и ежедневно писал ей письма. Такие настоящие, в конвертах, на бумаге!

Вообще-то это были письма не к ней, потому что в начале каждого из них было написано: «Письмо моему ребенку». Это ее трогало, а иногда раздражало. Потому что иногда ей казалось, что он воспринимает ее беременность как тяжелую болезнь, а к ней самой относится, как будто она только что перенесла обширный инфаркт. А ведь была только десятая неделя. И мир еще не заметил ее беременности, а сама она еще не успела привязаться по-настоящему к тому существу, что носила в себе.

Иногда она даже радовалась, что они живут с Маркусом в «браке на расстоянии». Он там, в Штутгарте, она на безопасном расстоянии, в Берлине. Иначе он посадил бы ее в инвалидную коляску и подавал бы ей кислородную подушку, стоило ей кашлянуть больше двух раз.

Те «самые важные и любимые» должны были узнать о ребенке именно в «Дороге». Эту новость давно и с нетерпением ждали все. Ее мать — потому, что «сейчас лучшее время создать наконец настоящую семью»; ее сестра — потому, что «еще год или два — и ты запутаешься в проектах и финансах так, что не сможешь вздохнуть»; а родители Маркуса — потому, что «молятся о внуке, с тех пор как Маркусек подарил нам такую дочку».

Нетерпеливость Маркуса с какого-то момента стала напоминать какую-то странную манию. Во время ее последнего визита в Штутгарт они не занимались любовью. Он прикасался к ее телу, целовал, обнимал ее, гладил ее живот — но больше ничего, хотя она очень хотела. Маркус заявил, что так будет «безопаснее для ребенка».

А наутро они отправились к Боденскому озеру — в Констанц. И вовсе не на экскурсию или прогулку, как Катарина поначалу подумала. По дороге Маркус взволнованно ей рассказывал, как много можно, оказывается, «узнать о нашем ребенке уже сейчас», всего несколько недель спустя после зачатия. Он сыпал мудреными научными терминами, совал ей в руки распечатки научных статей из американских и немецких журналов, рассказывал о том, как молекулы плода, который сейчас величиной с половину ногтя и весит около четырех граммов, попадают в кровообращение матери и как легко можно их оттуда выловить, а потом генетически проанализировать и «проблемы прочитать, как книгу». Достаточно нескольких миллилитров крови матери, потом в течение трех дней декодеры записывают данные из молекул плода, а потом три компьютера выдают подробные карты хромосом.