Мартин Уиндроу - Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре

Однажды, когда я долго не мог найти сову ни в одном из ее излюбленных мест и уже начал волноваться, на кухне раздался знакомый приглушенный звук. Я опустился на колени и заглянул под стол, прикрепленный к стене. Я совсем забыл, что за ним есть отверстие в стене, необходимое для доступа к водопроводным трубам. К счастью, отверстие было слишком маленьким – даже для компактной Мамбл. Но она засунула туда голову и монотонно ухала в темное отверстие. Она занималась этим несколько минут, вертя головой и всматриваясь в темноту. Мне показалось, что она ожидает услышать ответ. Я так и не понял, что ее привлекло – то ли она услышала соблазнительное шуршание жучков, то ли это было очередным проявлением ее увлеченности интересными темными уголками.

Дневник

25 июля 1978 года (сове около трех месяцев)

С возрастом привязанность совы к человеку не меняется, хотя при громких звуках Мамбл порой садится мне на плечо. Ее пугают выстрелы по телевизору или громкая музыка, когда я меняю каналы на радио (она любит Томаса Таллиса и Линду Ронстадт, но менее благосклонно относится к Стравинскому и «Rolling Stones»). Она прекрасно ведет себя, когда кто-то приходит посмотреть на нее. Моя подруга Белла привела своих дочерей на чай, и они были ею очарованы. Мамбл позволила им сидеть рядом с собой на диване и гладить себя по грудке. Девочки восторженно ахали, и мне пришлось приложить усилия, чтобы они не принялись ее тискать.

Сова растет с поразительной скоростью, но все еще напоминает плюшевую игрушку – хотя и весьма потрепанную: перья торчат во все стороны, а кое-где появились проплешины (я повсюду нахожу крохотные клочки пуха). Окрас совы стал более ярким, чем пару недель назад. Четко сформировался лицевой диск, окаймленный короткими темно-коричневыми перышками. Между глазами появилась темно-коричневая полоска с белыми перышками, направленными вниз. Макушку совы все еще венчает бледно-серый пух, но, когда она наклоняет голову, видно, что он уже начал редеть – скоро он останется только на задней стороне шеи. Сова почти вся покрылась перьями – сначала на крыльях и хвосте, затем на спине, на груди и вокруг лица, а теперь и на голове. Ей около десяти недель, и грудка ее все еще напоминает мантию горностая – она покрыта кремово-белыми перьями с темно-коричневыми полосками, но все же большая часть ее тела покрыта густым, пушистым серым пухом.

За два месяца, что Мамбл живет в моей квартире, она стала лучше летать. Сначала сова лишь подпрыгивала и совершала довольно длинные прыжки. Теперь же она умеет перелетать из точки А в точку Б. С первого дня Мамбл могла одним прыжком добраться со спинки кресла на дверь гостиной, перепрыгнуть коридор, спрыгнуть с двери кухни на кухонный стол – а ведь это добрых три с половиной метра! К пятой неделе в моей квартире она уже выработала довольно сложные маршруты между разными точками и даже может какое-то время парить в воздухе. Но приземляется сова все еще плохо – очень жестко, почти не контролируя свои действия.

Когда я вошел в гостиную с этим блокнотом, Мамбл спокойно сидела на спинке моего кресла. Я сел, а она устроилась возле моей головы и начала перебирать волосы. Потом сова спрыгнула на журнальный столик, а оттуда на правый подлокотник кресла, рядом с моим локтем. Она сидела в пятнадцати сантиметрах от движущейся ручки – процесс письма ее явно заинтересовал, затем осторожно подняла правую лапку и нежно, но решительно вцепилась в мое запястье. Потом Мамбл наклонила голову, куснула рукав – но это ее не увлекло. Она медленно покачивала головой, не отрывая взгляда от ручки.

Каждый раз, когда я достигал края бумаги, сова осторожно клевала мою руку, ручку или край блокнота. Потом она теряла сосредоточенность и рассеянно делала движения лапкой, как старый боксер. Затем Мамбл запрыгнула на мое запястье и стала кататься на нем – писать стало затруднительно. Периодически она теряла интерес и начинала крутить головой во все стороны – смотрела на потолок, в окно, на пол. И все же больше всего ее привлекала движущаяся ручка. С запястья она перепрыгнула на журнальный столик, распушилась, постояла на одной лапке, потом прыгнула на мое колено. Край блокнота касался ее, и она жаловалась мне тихим «кью… кью…»

Лексикон совы меняется. Первые две недели она издавала лишь короткий писк или стон. Звуки явно исходили из ноздрей, потому что клюв оставался почти или полностью закрытым, а перышки на горле шевелились. Когда Мамбл что-то беспокоило или раздражало, она начинала быстро чирикать – иногда довольно громко, энергично щелкая клювом, а порой еще и демонстрируя свое волнение низким, суровым бормотанием. Но за последние два месяца ее лексикон заметно расширился. Я слышал характерный звук из двух нот, напоминающий скрежет заржавевших ворот. Изредка сова пробовала издать долгий, дрожащий свист, словно пробуя свои силы.

В выходные я собирался в Петерсфилд, где живет моя сестра, и решил взять Мамбл с собой – ей будет приятно провести ночь в загородном доме.

Дневник

30 июля 1978 года

Выходные у Вэл прошли прекрасно. Я сложил задние кресла в своей машине и застелил их пластиковой пленкой. Я решил надеть в дорогу свою старую, видавшую виды полевую куртку – мне не хотелось сгонять сову с плеча из боязни, что она может испортить хорошую одежду. Временное жилище ей очень понравилось. Когда я внес ее в дом, она благосклонно позволила всем членам семьи познакомиться с ней. Усевшись на плечо моего племянника Грэма, она была куда спокойнее, чем он сам – и это совершенно понятно, ведь он встретился с живой совой впервые.

В воскресенье вечером мы возвращались домой. Мамбл сидела на спинке пассажирского сиденья, иногда улетая назад, чтобы посмотреть в заднее стекло – окончательно в «багажник» она перебралась, когда по радио грянул хорал Генделя «Садок-священник». Но все же большую часть времени она провела на спинке моего сиденья, глядя по сторонам или вперившись взглядом в дорогу. Мамбл была молчалива, спокойна и уравновешена. Периодически я чувствовал теплое, товарищеское пожатие – сова поворачивалась и прижималась к моей щеке или уху, как сонный ребенок. Невероятная нежность этого прикосновения напомнила мне, как в пять лет я пробрался в ванную, чтобы поэкспериментировать с одним из старых папиных помазков из барсучьей шерсти.

Когда мы приехали домой, я прямо в гараже посадил ее в картонную коробку. Открытую сторону коробки я прижал к груди. (Я по-прежнему переносил сову в коробке, поскольку она занимала места меньше, чем корзинка – на случай, если по дороге в лифт кто-то войдет.) На этот раз Мамбл категорически не понравилось находиться в коробке. Всю дорогу наверх она прижималась к моей груди, раскрыв крылья, словно бабочка. К счастью, в таких ситуациях она всегда сохраняла молчание. Как только мы вошли в квартиру, и я ослабил хватку, Мамбл мгновенно выскользнула из коробки, распушила перья и взлетела на дверь гостиной. Устроившись там, она еще несколько раз недовольно встряхивалась и кидала на меня суровые взгляды.