Мартин Уиндроу - Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре

Честный рассказ о жизни с совой не может обойтись без того, что можно деликатно назвать неприятной уборкой.

В отличие от дневных хищников, совы не хранят неперевариваемые остатки в горле. У них двухкамерный желудок. Поскольку у птиц нет зубов и они не могут пережевывать пищу, то они глотают ее целиком. А это означает, что птенцы должны учиться разрывать добычу на кусочки, которые можно проглотить. Мамбл вполне успешно справлялась с этой задачей, когда я предлагал ей обычных цыплят. Позже, когда мы перебрались за город, она порой переоценивала свои способности, имея дело с незнакомой добычей, пойманной случайно. Признаком того, что она явно сожалеет о собственной алчности, становилась нетипичная для нее неподвижность. Сова сидела на своей жердочке, неестественно выпрямившись, затянув глаза пленкой и закинув голову. Из ее полуоткрытого клюва торчал чей-то хвост.

Проглоченная пища попадает в преджелудок, где кислоты и энзимы ее расщепляют. Как уже говорилось, для поддержания сил сове нужно в день съедать такое количество пищи, которое примерно равно двадцати процентам ее собственного веса. Процесс пищеварения у этих птиц довольно быстрый и простой. Нужно освободить место для следующей трапезы. Твердые или нерастворимые части – кости, зубы, клювы, крылья насекомых, мех и перья – попадают в мускульный желудок, где для экономии времени эти части гранулируются и затем выводятся. (Некоторые считают, что такие гранулы образуются только у хищников, однако подобной способностью обладают сотни видов птиц – в одной Британии это свойственно не только зимородкам и цаплям, но и грачам, скворцам, древесным овсянкам и даже зарянкам.) Питательные вещества усваиваются, и процесс неизбежно заканчивается образованием экскрементов.

Поскольку у птиц нет мочевого пузыря (один из приемов сокращения веса тела), помет птиц имеет сильный и неприятный кислотный запах и представляет собой коричнево-белую слизь. Экскременты выбрасываются горизонтально назад, причем довольно энергично. Этот процесс напоминает то, как любители жевательного табака сплевывают густую темно-коричневую слюну.

Любой, кто носит птицу на руке, быстро учится наблюдать за тем, куда направлен ее хвост. Это особенно важно, когда к вам подходят люди, чтобы полюбоваться вашим питомцем. Поскольку у вас есть всего две-три секунды, чтобы предупредить человека, очень важно следить за признаками этого процесса: птица слегка съеживается, приобретает задумчивое выражение, а затем быстро поднимает хвост, распушает перья и – «Торпеды, пуск!»

Я понял, что мне не удастся определить, в какое время дня и через какое время после кормления Мамбл решит исполнить этот ритуал. Чуть больше повезло мне с определением потенциально опасных мест квартиры и защитой их с помощью многочисленных газет и тонкой пластиковой пленки.

Самым очевидным подобным местом были окрестности любимых жердочек совы. Но иногда ей удавалось одурачить меня своим нетривиальным поведением. И мне пришлось смириться с неизбежными пятнами и выцветшей краской на ковре в гостиной. (К счастью, ковер был дешевым, да и цвет его мне никогда не нравился.) Моя готовность платить подобную цену за жизнь с совой – явное проявление эксцентричности, и городским друзьям было трудно меня понять.

Этот неприятный процесс был неизбежен, а вот гранулирование (чрезвычайно полезный процесс для ученых, изучающих рацион сов) особых проблем не представляло. В мускульном желудке непереваренные части добычи аккуратно упаковывались в короткие, продолговатые гранулы, плотно опутанные волокнами меха или перьев, и возвращались в преджелудок. Там они оставались несколько часов, а потом сова их отрыгивала. В природе это обычно происходит, когда сова целый день сидит на своей излюбленной ветке. В справочниках говорилось, что в процессе переваривания пищи сова не может проглотить новую добычу – мне трудно в это поверить, потому что, как я уже говорил, я частенько делил рацион Мамбл на ужин и завтрак. Тем не менее, она спокойно заглатывала предложенную ей пищу, не испытывая ни малейшего дискомфорта.

Сигналом к тому, что Мамбл собирается отрыгнуть гранулу, становилось ее частое зевание. Потом она наклоняла голову и начинала энергично трясти ей из стороны в сторону – примерно четыре-пять движений в секунду. Затем она останавливалась, на пару секунд выпрямлялась, наклонялась и снова начинала трясти головой. Этот процесс она повторяла четыре-пять раз и снова начинала широко зевать – примерно каждые десять секунд в течение минуты. После очередной серии движений головой в вертикальном положении она могла обо всем позабыть, словно решив больше не стараться – так люди порой никак не могут чихнуть, хотя и делают несколько попыток. Но если она оказывалась готова, то наклоняла голову, закрывала глаза, трясла головой – и гранула выпадала из ее клюва. Это не было ни рвотой, ни сплевыванием. Гранула появлялась не во время зевка, но в тот момент, когда сова трясла головой. Поскольку сова питалась почти исключительно цыплятами, гранулы имели желтовато-серый цвет. Влага на них высыхала очень быстро, и убирать их было легко и просто.

Этот процесс не требовал особой концентрации и не делал Мамбл уязвимой и болезненной. Если я проходил мимо, когда она начинала зевать или трясти головой, она могла перескочить мне на плечо и продолжить процесс там, словно ничего особенного не происходило.

Мамбл явно получала чувственное удовольствие от потягивания – как любое животное.

Стоя на жердочке, где у нее было достаточно места за спиной, сова поджимала лапку и слегка наклонялась в эту сторону. Затем она медленно и осознанно вытягивала другое крыло наружу и вниз. Маховые перья ее разворачивались, как пальцы. Одновременно сова вытягивала ту же лапу вниз и растопыривала пальцы. В такой позе она оставалась на пару секунд, а затем осторожно сворачивала крыло, ставила лапу на жердочку, наклонялась в другую сторону и повторяла все то же самое с другим крылом и другой лапой. Снова сосредоточившись, сова наклонялась вперед, ее голова нависала над лапками, она отводила оба крыла назад симметричными буквами L. Казалось, что Мамбл копирует орла на штандартах римских легионов. В конце концов она выпрямлялась, возвращала крылья на место, устраивалась поудобнее и энергично встряхивалась всем телом. Однажды сова потягивалась так, когда я проходил через дверь рядом с ней. Она приветственно крикнула, не прерывая потягивания, а потом вдруг ей захотелось широко зевнуть. В тот момент Мамбл напомнила мне оперную певицу из мультфильма, старающуюся взять высокую ноту (впрочем, звуки, издаваемые моей совой, больше всего напоминали мяуканье оловянной трубы).