Галия Мавлютова - Здесь и вправду живет кот?

… – Что будет с нами?

– Ничего. Мы есть. И это хорошо.

Ему-то хорошо. А мне каково крутиться на кухне с этими жабами? Они гремят кастрюлями и тыкают мне в спину: мол, приходящая и гулящая, а ему хоть бы хны. Хорошо ему.

Я натолкнулась на ненавидящий взгляд кота. Леопольд словно почувствовал, что мы на взводе, и приперся из своего угла. Уселся на стуле и смотрит мне в глаза. Тоже жаба, точно такая же, как те, на кухне.

– Я не хочу быть приходящей женщиной, мне неуютно.

– Ты не приходящая. Ты – моя женщина! Тебе этого мало?

– Мало! Мало! Я не хочу жить в коммуналке. Я не хочу толкаться на общей кухне, где есть график уборки мест общего пользования. Не хочу! Слышишь?

– Не психуй. Успокойся. Хочешь, я сам буду убирать?

– Ох!

И снова кошачий взгляд. Что, мол, съела? Мерзкое животное.

После первой попытки упорядочить наши отношения я решила поменять тактику. Пусть все идет своим чередом. Когда-нибудь наши дела образуются. Мы объединимся и пойдем по жизненной дороге вместе, рука об руку, глаза в глаза, кошелек в кошелек.

Денег катастрофически не хватало. Нужно было что-то делать, но новая тактика не позволяла принимать стратегические решения, и я изворачивалась, придумывая разные хитрости, чтобы обмануть нужду. Мы были молоды и полны сил, и любые преграды казались мелкими и ничтожными по сравнению с нашей великой любовью.

Много было преград. Много. Всего и не вспомнишь. Какие-то мелочи, бытовые неурядицы. Разговоры – пустые, ежедневные, заурядные…

– Почему ты живешь в коммуналке?

– Я родился и вырос в коммуналке. Мне нравится. Люди, общение, отношения. Тебя раздражают соседи?

– Очень! Какие-то они любопытные, во все влезают, повсюду суют носы, иногда мне кажется, что, если я отвернусь, они подсыплют чего-нибудь в кастрюлю.

– Не подсыплют. У нас такого еще не было.

– Так будет! Давай обменяем наши комнаты на квартиру. Будем жить по-человечески.

– Далась тебе эта квартира! Спи, солнышко! Спи, моя ненаглядная.

Ненаглядная! Моя! С юмором у любимого все в порядке. Не соскучишься.

Я поняла, нужно научиться быть терпеливой. И я терпела. Решила подружиться с котом. Подлизывалась к нему, подсовывала вкусненькие кусочки со стола, пыталась погладить. Леопольд не убегал, не фыркал, не кусался, лениво принимая мои дары и ласки. И я утратила бдительность. Как-то утром, собираясь на работу, обнаружила на рукаве джемпера пятно, склизкое и вонючее. В районе подмышки. Леопольд сидел рядом и наблюдал.

– Ах ты, скотина! – вырвалось у меня. – Ты же, гад, кастрированный!

Взмахнув пышным хвостом, кот не спеша сполз со стула и удалился походкой Клинта Иствуда. Животное просто корчилось от презрения ко мне.

– Ладно-ладно, лишь бы колготки не рвал, – прошептала я, застирывая рукав под раковиной.

Вячеславу я не рассказала об инциденте. Поделишься с ним, а после насмешек не оберешься. Леопольд понял, чем меня можно достать. Он не гадил, не писал, не рвал колготки, ни одной затяжки на чулках не позволил себе сделать – просто выливал определенное количество мужской чести мне на одежду. В самых неожиданных местах. Я находила пятна мужской гордости в туфлях, на ночной сорочке, джемперах и пиджаках. Приходилось прятать одежду повыше и подальше, но он повсюду находил мои запахи и гадил-гадил-гадил. Я ругала его тихим шепотом, один раз пыталась огреть его газетой, водила поганой мордой по загаженным местам – ничего не помогало. Леопольд изливал свою страсть в извращенной форме, а поделиться и рассказать про его пакости Вячеславу я почему-то не могла. Стыдно было. Стыдно. Очень. Наконец степень раздражения достигла предела. Я плакала везде, где меня заставали слезы, но втихомолку. И бомба разорвалась. Последней каплей моего терпения, разумеется, оказалась отвратительная выходка кота Леопольда. Он слил свое недоразвитое семя в новую сумочку, добытую мною в боях в результате длительного стояния в огромной очереди в Гостином Дворе.

– Слава, я так не могу больше!

– Как так?

– А вот так! Не могу и все. Плохо мне.

– Плохо со мной?

– Да нет, ты не понял. С тобой мне хорошо. Я не могу оставаться в этом непонятном положении. Не жена, не вдова, не невеста…

– Ты для меня все! И жена, и вдова, и невеста. Ты – моя планета!

– Брось придуриваться! Давай что-нибудь предпримем: соорудим обмен, зарегистрируемся, родим ребенка?

– Не сейчас, не сейчас. Потом. Когда-нибудь.

– Почему потом? Я не хочу когда-нибудь! Мне плохо без тебя!

– Ты со мной. Ты не одна. Я всегда с тобой.

Одно и то же. Одно и то же. Пустые разговоры. Дрянная коммуналка. Мерзкий кот. Проклятое безденежье. Я завыла от одиночества. Я была вместе с Вячеславом: моя голова покоилась на его плече, моя рука лежала в его руке, и я была одна, как одинокая звезда в пустом и мрачном мирозданье. Все бесполезно. Я не смогу разбудить его. Не смогу. Мне не дано. Он останется сам в себе, одинокий и счастливый своим одиночеством. Я приходящее приложение к его одинокому счастью. Такое состояние может длиться целую вечность. Мне не перетерпеть его. Я умру от ожидания.

Есть минуты, когда любому человеку хочется куда-нибудь уехать. И я уехала. Не так далеко, как хотелось бы, но думалось, прибалтийский городок встретит меня морской свежестью и взбодрит развинченные нервы. Встретил, но не взбодрил. Я еще больше устала. Разлука далась трудно, каждую минуту хотелось броситься за отъезжающим поездом. Но все проходит. Настало время уезжать. Слава встретил меня на вокзале, легко подхватил чемодан и направился к машине.

– Постой! Не спеши…

– Да?

Он что-то почувствовал. Повернулся, посмотрел мне в глаза. Потемнел лицом. Все понял.

– Отвези меня домой!

– Но мы же едем домой, – он пытался играть в непонимание.

– Нет, ко мне домой! Я больше не вернусь к тебе.

Слава привез меня в мою коммуналку. Поставил чемодан в коридоре и ушел, сохраняя нечеловеческое самообладание.

Потом было много всего. Мы еще встречались, ссорились, выясняли отношения, вновь расходились, но я больше никогда не переступила порог леопольдовского дома. Кот оказался сильнее человека. Он растоптал мою любовь. Через много лет я встретила Славу, постаревшего, хмурого, одинокого.

– Как твой кот?

– А-а, его больше нет. Представляешь, он прожил девятнадцать лет!

– Да что ты!

Я пыталась вытащить из себя хотя бы крохотный остаток прошлого чувства к этому человеку. Ничего не осталось. Ни капельки. На донышке пусто. Все выжжено дотла. Вячеславу удалось высушить море.

– Да, в последние годы его парализовало, у него отнялись ноги, отказали почки, – продолжал сетовать Вячеслав.

А я поймала себя на мысли, что Слава употребляет термины, больше подходящие для описания последних дней человека, а не животного.