Наталия Миронина - Miw

На что указывал уважаемый философ Хабермас, полковник не в состоянии был слушать – он специально начинал греметь какими-нибудь ведрами, как бы выражая тем самым свое отношение к обсуждаемому.

Кот очень обижался на подобные демарши. Он спрыгивал с продавленного кресла, сильной лапой толкал дверь и исчезал в дымной осени. Ночью он тоже не приходил. Он был котом гордым, независимым. Он не любил, когда грубо и неуважительно с ним обращались. В такие вечера Иван Матвеевич долго не спал, а дождавшись кромешной тьмы, затевал переходы из большого дома в отдельно стоящую кухню. Двери он при этом не закрывал. В ночи светились два ярких прямоугольника, и кот вполне мог быстро найти дорогу в тепло. Но кот не приходил. Полковник наконец со злостью запирал двери, ложился и, ворочаясь на плоской подушке, приговаривал: «Зараза, только дом выстудил из-за тебя». Кот приходил только к обеду следующего дня. Иногда изрядно потрепанный, он устало усаживался на крыльцо и начинал намывать лапы и морду, намекая, что бурно и сыто провел время.

– Молоко, поди, скисло, – говорил тогда Иван Матвеевич, хотя налил его совсем недавно, заслышав характерный шорох со стороны калитки.

– Не волнуйтесь, я простоквашу тоже люблю.

Это было примирение.

Кота полковник не любил. Но уважал. Как уважают однополчанина, несхожего в привычках, манерах и пристрастиях, но отчаянного храбреца, с которым и смерть не страшна. Смерть действительно была уже не так страшна Ивану Матвеевичу, как раньше. Раньше, глядя на закат, пробивающийся сквозь сливовые ветви, он с тоской думал о том, что рано или поздно придется уйти и оставить все, что с таким трудом и упорством было выстроено, посажено, взлелеяно. В эти минуты казалось, что вся жизнь напрасна и быстротечна. И что самое обидное – уйти предстояло непонятым. Окружающие его люди так и не поняли, что он, не любя и, по сути, не умея приятно говорить, старался предложить им свои поступки. Именно поступки. А они их не оценили. Им подавай слова красивые.

Кот с его неторопливостью в поступках, речами гладкими, витиеватыми, так порой раздражающими полковника, с его созерцательным спокойствием казался представителем вечности. И с ним можно было откровенно говорить об обидах на человечество в лице детей и соседей, о страхах перед приближающейся пустотой и о том, что смородину лучше всего удобрять толченым мелом.

Мешки с сухими яблоками, перевязанные серой бечевкой, уже стояли на застекленной веранде, уже были сложены в сарай лопаты, грабли и лейка, уже зеленая тачка и старая коса были поставлены в гараж, осень уже попудрила инеем листья, а Иван Матвеевич никак не уезжал с дачи. Он тянул, медлил, как порой делают, надеясь, что сложный и неприятный вопрос разрешится сам по себе. Разволновавшиеся дети приехали его навестить и застали сидящим на жесткой лавке и перебирающим коробку с гвоздями.

– Отец, ты что так долго сидишь здесь? Морозы же.

– Я печку топлю. И отойди от крыжовника, ветки пообломаешь.

Невестка, обнаружив на кухне блюдце с молоком, встрепенулась:

– Вы что, кошку завели? Не приваживайте, вы в город уедете, а она здесь помрет зимой.

«Да уж, а что можно меня в город взять – это как-то в голову не приходит», – подумал кот. Он, потерявший дар речи по случаю приезда гостей, лежал тут же, рядом со скамейкой, на которой сидел полковник.

– Отец, так когда за тобой приезжать?

– Ну что пристали, у меня еще работы тут полно. Не видишь, что ли…

– Да вижу, гвозди перебираешь, – ехидно заметил сын. – Даю тебе неделю, в следующие выходные тебя перевозим.

Полковник зашел в теплый дом, подбросил березовое полено в печку.

– Покарауль, чтобы угли не рассыпались, – наказал он коту, надел офицерский тулуп и вышел за калитку.

Кот что-то муркнул, растянулся на вязаной дорожке перед печкой и вдруг понял, что он обрел дом. Дом, который «навсегда». «Навсегда – это, наверное, до весны» – кот старался быть честным с самим собой. Весна наступит, и он пойдет бродить по увлекательным деревенским домам, заборам и кустам, будет много замечательных встреч и героических поединков. Кот немигающим взглядом смотрел на огонь в печи.

Иван Матвеевич направлялся к сторожу. Сторож – отец-герой, жил всю зиму в маленькой сторожке. У него было пятеро детей, жена – повар на одной из местных фабрик – и четыре кошки.

– Что ты в заборе еще одну калитку не сделаешь? Ума не хватает сообразить! – привычно начал Иван Матвеевич, но потом вспомнил, что пришел с просьбой. – Кота возьми на зиму? Уезжаю я через неделю. Деть некуда.

– Матвеич, ты чего?! – воскликнул сторож. – Куда я тебе кота дену, если у меня четыре кошки?! Хочешь, чтобы я с ума тут сошел?! Нет, не проси даже.

– Я денег тебе дам. – Иван Матвеевич зло посмотрел на сторожа.

– И что, что я с этими деньгами буду делать?

– Еду ему будешь покупать. И себе останется.

– Нет, сказал, нет, значит, нет. Мне еще тут выводка котят не хватало.

Последних слов Иван Матвеевич не слышал. Он уже месил снежную грязь у калитки Марьи Семеновны.

Марья Семеновна, увидев на крыльце такого гостя, поджала губы:

– Я слушаю вас, Иван Матвеевич.

Полковник увидел кучу накрахмаленных салфеточек, картинки, вышивки по стенам, засушенные розы в высоких вазах, услышал гомон «скотного двора» и понял, что здесь его просьба будет тоже неуместна.

Вернувшись домой, он застал кота спящим на теплом полу у печки. Будить его не стал, а аккуратно перенес к себе на постель. Уложив в ногах, он сам разделся, лег, свернулся большим угловатым калачом, чтобы не помешать коту. Так они проспали всю ночь – кот, развалившийся во всю ширь кровати, и Иван Матвеевич с затекшими ногами.

С утра полковник достал доски, гвозди, молоток и стал строить дом для кота. Кот сначала безмятежно за всем этим наблюдал, отвлекал Ивана Матвеевича разными праздными разговорами, а потом как будто что-то понял и замолчал. Свернувшись клубочком на террасе, он только щурился и вздыхал. Потом исчез на весь вечер и появился, неся в зубах мышь-полевку. Мышь он положил перед полковником.

– Ты чего, сдурел? – ахнул полковник. – Зачем ты ее принес?

– Может, мяса поедим? До следующей весны вряд ли попробовать доведется. – Кот отошел в угол и принялся выковыривать занозу из лапы.

– Мяса, мяса! Где его взять, мясо-то? – полковник газеткой поддел мышку и швырнул за забор.

Вечером они ели тушенку, купленную в поселковом магазине.

– Вы бы курицу взяли, вон свежие, парные. Только привезли. И дешевле и выгоднее, – продавщица Лариска к старику относилась хорошо. Он ей чем-то напоминал отца. Правда, отец пил и утонул весной на той стороне реки, у села Петрово-Дальнее.

– Сказано тебе тушенку, давай тушенку.