Пол Боулз - Под покровом небес

— Сейчас утро.

— Нет, нет, нет! — простонала она, кусая наволочку. Она ни за что не позволит, чтобы это произошло.

— Вот так и приходится часами стоять над ней, чтобы ее покормить, и все потому, что она отказывается открыть глаза.

Она знала, что постоянные разговоры о ее закрытых глазах велись с единственной целью — заманить ее в ловушку, чтобы она возразила: «Но мои глаза открыты». Тогда они скажут: «Ах вот как, ваши глаза открыты? Тогда — смотри!», тут-то ловушка и захлопнется, и она окажется беззащитной перед жутким образом себя самой, и начнется боль. А так, на какой-то миг, она видела иногда светящееся черное тело Амара рядом с собой, освещенное стоящей у двери лампой, а иногда — лишь мягкий полумрак комнаты, но это был неподвижный Амар и неподвижная комната; время не могло проникнуть туда извне, чтобы изменить его позу или в клочья разорвать окутывающую тишину.

— Порядок. Консул согласился оплатить трансафриканский перелет. Демюво вылетает завтра утром с Эстьеном и Фуше.

— Но ей необходима охрана.

Повисло многозначительное молчание.

— Она будет сидеть тихо, уверяю вас.

— К счастью, я понимаю по-французски, — услышала она собственные слова, произнесенные на этом языке. — Спасибо за откровенность. — Эта фраза, слетевшая с ее собственных губ, поразила ее своей невероятной нелепостью, и она рассмеялась. Она не видела причин перестать смеяться: это было приятно. Непреодолимые конвульсии и щекотка у нее в животе заставляли ее тело сгибаться вдвое и давиться от хохота. Им потребовалось немало времени, чтобы успокоить ее, потому что мысль о том, что они пытаются помешать ей делать что-то настолько естественное и восхитительное, казалась даже еще смешнее чем то, что она сказала.

Когда все это прекратилось и она почувствовала себя уютно и сонно, сестра сказала:

— Завтра вы летите. Надеюсь, вы не будете все еще больше усложнять, вынуждая меня вас одевать. Я знаю, что вы можете одеться сами.

Она не ответила, потому что не верила в перелет. Она хотела остаться в комнате и лежать рядом с Амаром.

Сестра заставила ее сесть и натянула ей через голову жесткое платье; оно пахло хозяйственным мылом. Она поминутно приговаривала: «Посмотрите на эти туфли. Как вы думаете, они вам впору?» Или: «Вам нравится цвет вашего нового платья?» Кит помалкивала. Мужчина взял ее за плечо и начал трясти.

— Сделайте одолжение, мадам, откройте глаза, — строго сказал он.

— Vous lui faites mal [117] Вы делаете ему больно (фр.). , — сказала сестра.

Вместе с другими она двигалась в медленной процессии по гулкому коридору. Слабый церковный колокол сменил крик петуха неподалеку. Она ощутила на щеках свежий ветер. Потом почувствовала запах бензина. В безбрежном утреннем воздухе мужские голоса казались тихими. У нее заколотилось сердце, когда она села в машину. Кто-то крепко держал ее за руку, ни на секунду не отпуская. В открытые окна задувал ветер, наполняя машину едким дымом костра. На протяжении всего тряского пути мужчины не переставая о чем-то разговаривали, но она не вслушивалась. Когда машина остановилась, возникла короткая пауза, во время которой она услышала, как лает собака. Потом ее вытащили наружу, хлопнули дверцы машины, и ее повели по каменному покрытию. У нее болели ноги: туфли ей жали. Время от времени она говорила вполголоса, точно самой себе: «Нет». Но сильная рука и не думала разжиматься.

Запах бензина здесь был очень резким. «Сядьте». Она села, и рука продолжала ее сжимать.

С каждой минутой она приближалась к боли; пройдет много минут, прежде чем она действительно дойдет до нее, но это было слабое утешение. Приближение могло быть длинным или коротким — конец будет один. Она постаралась вырваться. Борьба длилась одно мгновение.

— Raoul! Ici! [118] Рауль! Сюда! (Фр.) — крикнул державший ее мужчина. Кто-то схватил ее за другую руку. Она еще боролась, сползая между ними вниз и почти касаясь земли. Она оцарапала спину о железную окантовку упаковочного ящика, на котором они сидели.

— Elle est costaude, cette garce! [119] Крепкая девчонка! (Фр.)

Она сдалась, и ее подняли, снова придав ей сидячее положение, в каком она и осталась с откинутой далеко назад головой. Внезапный рев самолетного двигателя у нее за спиной взорвал стены камеры, где она лежала. Перед глазами у нее было ярко-синее небо — и больше ничего. На какой-то растянувшийся до бесконечности миг она вгляделась в него. Как громогласный всесокрушающий грохот оно спалило ей мозг, парализовало ее. Однажды ей кто-то сказал, что небо прячет за собой ночь, укрывая человека внизу от нависающего над ним ужаса. Она устремила немигающий взгляд в сплошную безграничную пустоту и почувствовала первый мучительный спазм в животе. В любой момент может возникнуть разрыв, края разлетятся, и обнажится гигантская зияющая утроба.

— Allez! En marche! [120] Давай! Идем! (Фр.)

Ее поставили прямо, повернули кругом и повели к трясущемуся старому юнкерсу. Когда она очутилась в кабине рядом с сиденьем пилота, поверх ее рук и груди были застегнуты тугие ремни. На это ушло много времени; она бесстрастно смотрела.

Самолет летел медленно. Вечером они приземлились в Тессалите, проведя ночь в помещении аэродрома. Она не пожелала поесть.

На следующие сутки к полудню они добрались до Адрара; дул встречный ветер. Они приземлились. Она сделалась послушной и съела все, что ей дали, но мужчины не стали рисковать и не развязали ремни. Жена владельца гостиницы была недовольна, что ей пришлось с ней возиться. Она замарала одежду.

На третий день они вылетели на рассвете и перед закатом достигли Средиземноморского побережья.

Мисс Фэрри была не в восторге от возложенной на нее миссии. Аэропорт находился неблизко от города, и поездка туда на такси была жаркой и тряской. Мистер Кларк сказал: «Завтра вечером для вас есть работенка. Эта чокнутая, что застряла в Судане. Ее доставляют трансафриканским рейсом. Я пытаюсь посадить ее на „Америкэн Трэйдер“ в понедельник. Она больна или разорилась, что-то в этом роде. Лучше отвезти ее в Маджестик». Как раз этим утром мистер Эванс в Алжире связался наконец-то с ее семьей в Балтиморе; все было улажено. Солнце садилось за бастионами Санта-Круса на горе, когда такси выехало за черту города, но до захода оставался еще час.

«Чтоб тебя, старый кретин!» — выругалась она про себя. Не в первый раз ее посылали проявлять по долгу службы казенную доброту к какой-нибудь больной или оказавшейся на мели соотечественнице. Примерно раз в год на нее сваливалось это задание, и она ненавидела его от всей души. «Есть что-то отталкивающее в американце с пустым кошельком», — сказала она мистеру Кларку. Она спросила себя, что может быть притягательного в выжженной африканской глуши для любого цивилизованного человека. Сама она однажды провела уик-энд в Бу-Сааде и чуть не грохнулась в обморок от жары.