Юрий Погуляй - Матросы

— Старшим будет… — сержант замялся, скептически оглядев нас. Я опустил голову и сам того не желая чуть втянул ее в плечи. Только бы не меня! Только бы не меня! Мотилин, напротив, чуть подался вперед, с надеждой, а Ганеев попросту зевнул.

— Ганеев, — заключил командир. — Запомните, зеленая ракета — мы выходим к деревне. Красная — ждем вас в лесу, здесь я оставлю секрет. Усекли?

— Угу, — сказал я.

Сержант побагровел, и я поспешно поправился:

— Так точно.

— Не перепутайте!

Когда мы уходили, Бурзуг поднял отряд, отдыхавший под тенью сосен, и повел его вглубь леса. И на минуту лица уходящих показались мне самыми родными на свете. А затем меня накрыло ледяным пониманием. Что с мамой и папой? Докатилось ли это до деревеньки, куда отец перевез все хозяйство после того как вышел на пенсию?

Я взмолился про себя о том, чтобы в Матросах все было в порядке. Чтобы жизнь там шла своим чередом и никто о шарах не слышал. Так, максимум чтобы в новостях сказали: "в Москве были обнаружены" и "на границе с Финляндией были замечены". А дальше новости про президента и нефтяной кризис. Все как всегда. Это будет хорошо, это будет правильно. Это увеличит шансы моих родителей, а значит и мне лучше будет.

Я откровенно занервничал, без причины раздражаясь на неторопливость нашей вылазки. Мне хотелось сорваться вперед, переплыть на тот берег и бежать в деревню, чтобы увидеть как там все хорошо и успокоиться.

О втором варианте думать я не хотел.

Но Ганеев, как истинный снайпер, подолгу сидел у каждого куста вслушиваясь и вглядываясь в лес. Терпения у него было не занимать. До реки мы добирались почти полчаса.

Шую форсировали без приключений, хоть и промокли до нитки. Глазастый Мотилин усмотрел подход к броду, и мы, задрав над головой автоматы, как в лучших фильмах про войну, перебрались на тот берег, чертыхаясь и оскальзываясь на камнях, спрятавшихся на дне реки.

Выбравшись на сельгу и укрывшись в сосняке, мы еще полчаса выжидали, обсыхая, и вслушиваясь. Я скрежетал зубами, стараясь не выдавать своего волнения и не нервировать товарищей. Шумели пороги чуть выше по течению, весело звенели птицы. Господи, настоящая идиллия, если забыть то, что произошло три дня назад. И выбросить из памяти брошенные автомобили на дороге.

А также уверовать в то, что у родителей все в порядке.

— А может быть, это фильм был по ящику? — с надеждой спросил я у ребят.

— Что? — не понял Мотилин. Ганеев никак не отреагировал на мои слова. Он вглядывался в узкую полосу леса, за которой виднелись крыши домов. Из поселка никаких шумов не доносилось.

— Ну, с шарами этими. Может, какое-нибудь кино сняли, и рекламировали. Типа скоро по всей стране, премьера там!

— Дурак ты, Святкин. И не лечишься. Вон, есть тут местечко для таких, как ты, — фыркнул Мотилин, намекнув на больничку.

— Вперед, — прервал нас Ганеев. — Не нравится мне тишина эта.

Мне она тоже совсем не нравилась.

До ближайшего дома мы ползли по-пластунски, стараясь не шуметь, но иссушенный июльской жарой мох предательски хрустел при любом движении. Ганеев морщился, кривился от каждого звука, но молчал. Он полз первым. Винтовку он закинул за спину, и я не мог избавиться от ощущения, будто на меня всё время пялится суровый окуляр её прицела.

На кромке леса мы остановились.

— Святкин, проверь дом, — приказал Ганеев. Он повернулся на бок, поправил мешающуюся ему флягу, и потянулся за винтовкой. — Только не высовывайся. Я прикрою.

Разваливающаяся изба выходила резными окнами к лесу. То есть к нам. Краска на рамах облупилась от времени и от солнца. Справа от дома, у пристройки с дровами, приткнулся полуразобранный трактор, на котором разлегся серый кот.

— Не тормози, Святкин, — подогнал меня Ганеев. Он раскинул ноги в стороны, прищурил левый глаз и приложился правым к прицелу.

Я торопливо пополз из тени на адскую сковороду сухой земли, надеясь услышать хоть какой-то деревенский шум. Но Матросы молчали…

Сразу за домом начинался хлипкий забор из гнилых досок, сквозь просветы я видел песчаную дорогу за ним. Дальше, на той стороне, торчал домик из белого кирпича, в два этажа. Местная управа?

Черт, ну как же тут тихо!

Добравшись до трактора, я обернулся на товарищей. Встретился глазами с Ганеевым. С таким же успехом можно обменяться взглядами со статуей. Хотя у нее было бы больше жизни на лице. Мне бы его спокойствие. Или у него близких нет? Я чувствовал как внутри сжимается пружина отчаянья. Такая тишина не к добру. Совсем не к добру!

Кот лениво наблюдал за мною, но убираться не спешил.

Я все еще надеялся на лучшее. Надеялся на то что жара загнала жителей под крыши. И те сидят в прохладца и, небось, беленькую пьют да в ус не дуют, а мы тут в партизан играем. Я осторожно поднялся и, пригнувшись, бросился к крыльцу. В три шага запрыгнул наверх, схватился за ручку двери, распахнул ее и влетел внутрь, в пропахший сыростью дом.

Захлопнул дверь, прислонился к ней спиной и, выставив перед собой автомат, осторожно перевел дух.

Вслушиваясь в звуки дома, я осторожно прошел в комнату. У стены тарахтел старенький холодильник "Ока", по столу с брошенным ужином ползали жирные мухи. В углу скорбела покрытая паутиной икона. И тикали где-то настенные часы.

Пахло здесь прескверно. Но, судя по всему, дом опустел не так уж и давно.

Я обошел опрокинутый стул, посмотрел на незастеленную кровать в комнате. Что-то выгнало жителей наружу, это как пить дать. Опять же ужин на столе, недоеденный. По полу рассыпался луковый горох, на подоконнике, у крыльца, недопитый стакан с водой.

Под подошвой хрустело разбитое стекло.

Высунувшись из окна, на лесной стороне, я жестом позвал товарищей, а затем постарался отстранится от панических мыслишек о родителях. Сейчас мне нечем им помочь. Хватит уже дергаться, Антон! Успокойся.

Я шумно втянул носом затхлый воздух старого дома. Проблемы надо решать в процессе их поступления, и сейчас я хочу пить!

Мотилин, забравшись через окно, первым делом проверил холодильник. Крякнул радостно.

— М? — спросил спрыгнувший с подоконника Ганеев.

— Квас, по-моему, — улыбнулся ефрейтор и вытащил из недр "Оки" бидон. — Хозяева, думаю, будут не против, да?

Он приложился к бидону и несколько секунд жадно пил. Ледяные струйки бежали по его грязной шее, стекали на камуфляж, и меня вдруг обуяла нешуточная обида. Это ж можно было выпить, зачем выливать! Отчего-то этот квас показался мне панацеей от дурных мыслей.

— Не усердствуй, — успел раньше меня Ганеев и забрал у ефрейтора бидон. Я, в ожидании своей очереди, повернулся к окну на улицу. Вот чего ж я первый то в холодильник не полез? Черт!

Спустя миг жажда сама испарилась из сознания.