Игорь Сахновский - Свобода по умолчанию (сборник)

Там извещалось, что в результате тотальной сквозной проверки по линиям ГРУ, МВД, ФСБО, СЦУ, Центра «У», Центра «Ф», Федеральной службы санитарно-эпидемиологического надзора, опираясь на донесения Комитета по выявлению восьми степеней лояльности, Высшая инстанция утвердила кандидатуру Кондеева С. Т. на пост чрезвычайного финансового агента с последующим откомандированием в г. Лондон (Великобритания) для выполнения спецоперации особой важности. Провести инструктаж перед поездкой поручено генерал-лейтенанту Флагману М. Ю.

«Они тебя раскусят, – говорит Агата вечером того же дня. – Они тебя раскусят моментально. Ты не похож на Хмурого. У него были глаза убийцы: он же правда людей убивал или заказывал, сам мне об этом говорил. А ты даже бешеного пса неспособен пнуть. Но дело не в Хмуром – они, возможно, никогда и не видели его. Дело в том, что ты другой породы. Ты, например, не можешь унизить подчинённого или просто нижестоящего; ты и нахамить-то не сумеешь – просто так, ни за что».

«Кто? Я не сумею?!» – Турбанов почти оскорблён.

Агата пришла замёрзшая, потому что долго простояла на ветру, дожидаясь какого-то валютного деятеля, он опаздывал на встречу, а когда всё-таки подъехал на лакированном чёрном внедорожнике, блеснул фигурным перстнем с распятием на фоне триколора и спросил: «Давно ждёшь, красотка?» – она сразу поняла, что не будет иметь с ним никаких дел – зря потратила время.

В её номере, кроме средней обшарпанности, ещё и скудноватое отопление, и Турбанов зовёт Агату в свои дизайнерские апартаменты, где, наоборот, жарко. Но она уже успела лечь под одеяло и накрыться с головой. Надышав немного тепла, она выглядывает и говорит: «Прячься тоже сюда – у меня здесь рай!» Но, как только он внедряется в надышанное убежище, звонит телефон Хмурого, и Турбанов встаёт, чертыхаясь.

«Сергей Терентьевич! Вас беспокоят из приёмной генерала Флагмана. Матвей Юрьевич хочет с вами поговорить».

Турбанов оглядывается на Агату и делает зверское лицо:

«Некогда мне сейчас, я занят. Скажите, пусть завтра позвонит. А лучше – послезавтра».

Потом выключает телефон и сомневается вслух:

«Ну как я? Не очень?»

«Ты очень, – заверяет она. – Ты всегда – очень».

Турбанов перестал смотреть телевизор ещё до того, как всех телезрителей страны обложили духовным налогом. Культурных обрезков и канцерогенного жмыха под видом полезных новостей ему хватало и на работе.

Духовный налог был небольшим, но неуклонно возрастал. И оказалось, что многие люди, особенно безденежные, малоимущие, совершенно не в силах отказаться от ежедневного телевизионного счастья, которое уже становилось им не по карману. В прошлую Пятилетку временных трудностей Комитет по выявлению лояльности дважды проводил массовые опросы, предлагая выбрать покупки, без которых человек согласился бы в крайнем случае обойтись: новая одежда, лекарства, книги, макароны, картофель, сахар, чай – ровно сто пунктов. В первую тройку самых насущных предметов торжественно, как гроб, был внесён телевизор, уступив лидерство лишь алкоголю и табаку. Опытные эксперты немедленно объяснили полученный результат: наш народ охотно и даже с радостью платит духовный налог, потому что этот налог – духовный. Как и сам народ.

В люксе, где теперь жил Турбанов, был установлен электронный комплекс «умный дом», который иногда сходил с ума и без спросу включал то сирену воздушной тревоги, то телевизионную панель, обрамлённую, как холст, золочёным кудрявым багетом, и затем долго отказывался выключать. В таких случаях Турбанов поневоле становился телезрителем и даже невзначай заслушивался речами отдельных говорящих голов, особенно если эти головы были ему знакомы в прежней жизни.

Так, примерно за час до встречи с генералом Флагманом, который изъявил желание самолично прибыть в отель (очевидно, повинуясь правилу о взаимоотношениях горы и Магомета), Турбанов прилёг напротив экрана и терпеливо проглотил кусок передачи со снотворным названием «Деятели культуры о политике».

«…И мы рады от всего сердца, что сегодня на наши непростые, но животрепещущие вопросы согласились ответить два видных, я бы сказала, писателя современности Макар Лепнинов и Рихард Жабулаев».

Ведущая напоминала диснеевскую Белоснежку и говорила взволнованным звенящим голоском, рискующим сорваться в ультразвук. Точно таким же инкубаторским голосом в турбановском детстве восклицало радио по утрам: «Здравствуйте, ребята! Слушайте “Пионерскую зорьку”!»

«…Широко обсуждается эта новость. После стольких лет холодной войны, развязанной, как мы знаем, западными ястребами, сразу несколько лидеров европейских стран вдруг проявили, я бы сказала, странное желание приехать в Москву для переговоров с российским руководством – напрямую с Высшей инстанцией. Что вы думаете об этом? Ваше мнение?»

«Моё мнение следующее, – важно сказал Жабулаев. – Гнать! Гнать ссаными тряпками! Потому что нечего им здесь делать. Если бы меня попросили дать совет Высшей инстанции, то я бы дал совет: гнать куда подальше».

Жабулаев поразительно точно совпадал со своей фамилией: он словно пародировал надутую величавую жабу с выпуклыми глазами, торчащими туда и сюда. Говорил он медленно и значительно, давая оценить весомость каждого слова и каждого звука, исходящих из его сурового организма.

«И вот ещё что необходимо сказать. Вы здесь выразились про видных писателей. Но в этой студии, по правую руку от меня сидит не видный писатель, а живой классик, Макар Лепнинов. Вокруг него будет вращаться, а может, уже вращается вся русская литература, вся русская жизнь. Всё будет вращаться! Но это не помешало Макару отложить все дела, прочесть моё произведение и дать ему высокую оценку».

Разумеется, на экране тут же возник живой классик: молодцеватый, стриженный под бокс, он мог бы сойти за сотрудника ведомственной охраны или преподавателя физкультуры, если бы не толстая золотая цепь в вырезе рубашки.

«Европа зашла в страшный тупик, – сказал Лепнинов. – Она погрязла в педофилии, в однополых браках и не может найти ответа ни на один духовный вопрос. Они там уже чувствуют, что здесь, у нас, последний оплот духовности, поэтому они едут к нам – чтобы получить ответы и хоть как-то выбраться из своего либерального тупика».

«Но вы-то знаете, что им ответить?» – Белоснежка по долгу службы изображала острый интерес.

«Я знаю, что я русский. И православный. Вот и всё – этого достаточно! Это мой главный ответ на любой вопрос. У нас свой, особый путь. Я слышал от святых отцов, что у нас и конец света будет свой, особый. А Запад боится и завидует нам – пусть берут пример!»

«А нам есть с кого брать пример? Разве мы сами не совершали ошибок?»