Юрий Буйда - Ермо

Тогда он не знал, что ищет. Просто чувствовал, что в доме есть что-то такое, что влечет его по коридорам и залам, заставляя искать себя. Что это было? Кто? Человек? Вещь? Тень? Сон?

Первым обнаружился человек. Женщина. Оказалось, что она живет в этом доме. У нее было имя – Лиз ди Сансеверино. Молода, красива и несчастна. Не мог же Георгий не откликнуться на зов Елизаветы. Он и откликнулся.

Их познакомил Джо Валлентайн-младший, занимавший тогда важный пост в информационной службе при генерале Эйзенхауэре: «Очаровательная и несчастная итальянка, Джордж. Владелица совершенно очаровательного домика на берегу вонючего канала. Но это же Венеция, черт возьми, здесь все воняет красотой и историей. Наверное, они даже испражняются историей, как евреи».

Основательно продегустировав только что прибывшую из Штатов партию бурбона и прихватив пару бутылок с собой, они отправились в гости к госпоже ди Сансеверино.

Машина с трудом пробиралась по этим чертовым calli, шофер с перекошенным лицом взмок от напряжения, лавируя между корзинами, итальянками и их детьми. На площади перед дворцом Сансеверино он наконец перевел дух и обернулся к пассажирам.

Ермо утратил дар речи, увидев перед собой этот дом. Дом, где столько лет он прятался от Белого Карлика. Он узнавал трещинки и выбоинки на фасаде, фигурки на фронтоне, ворота под аркой, водоросли, махристо колыхавшиеся в грязной воде…

«Ничего особенного, – пожал плечами Джо. – Это скорее Рим или Флоренция. Настоящая Венеция – это Тревизан или Пападополи… или что-нибудь более раннее… готика без истерического спиритуализма… и что-нибудь восточное… Представляешь? Готика с мусульманским акцентом!»

Джордж кивнул. Да. Может быть.

Джо потянул его за рукав.

«Нас ждут, Джордж».

Ему хотелось зажмуриться: внутри все было так, как он задумывал и строил в своих сновидениях. Лестницы, залы, коридоры. Ну, разве что он не позаботился по-настоящему о картинах и скульптурах. И, конечно же, он не мог вообразить эту женщину, которая мягко скользила вниз по широченной лестнице, окутанная сероватым блескучим шелком. Синьора ди Сансеверино. Лиз.

Захваченный своими переживаниями, он поначалу не очень внимательно вслушивался в то, что она говорила, – хотя ему сразу понравилась музыка ее разжиженного английского. Он машинально кивал и улыбался. Прекрасна, как змея. Шелк, блеск, свет, легкость, light, и эти глаза… турчанка… скажи он ей или Джо, что построил этот дом давным-давно в нью-сэйлемских сновидениях, они с полным правом примут его за сумасшедшего. Впрочем, разве обязан он кому-нибудь рассказывать об этом? Его язык невнятен и ему самому – спасает речь, доступная пониманию. Мысль изреченная есть ложь. Нас порождает дух, но жизнь дает нам буква. Ему еще предстоит запечатлеть все это на бумаге. А пока…

«Быть может, вина? – Лиз смотрела на него, чуть склонив гладко причесанную голову набок. – Или коньяк?»

«Спасибо. Кажется, я не расслышал… то есть не слушал… простите…»

Они переглянулись.

Джо плеснул в стаканы виски.

«Как насчет капельки кентуккийского самогона, синьора?»

Муж синьоры – Джанкарло ди Сансеверино – принадлежал к старинной патрицианской семье: венецианские Будденброки, аристократы злата, веками занимавшиеся торговлей и морскими перевозками. Возможно, его предки были среди тех венецианцев, которые выдаивали денежки из крестоносцев, доставляя паломников на своих судах в Палестину. Графский титул предки получили от австрийцев. Джанкарло был богат и независим: принадлежавшие ему торговые и пассажирские суда приносили немалую прибыль. Он был патриотом и романтиком – ничего удивительного, что он оказался среди интеллигентов, захваченных фашистским подъемом. Великая Италия, наследие Римской империи… Конечно же, мы должны отдавать себе отчет в различиях между немецкими фашистами и итальянскими фашио: последние все же сохраняли дистанцию между собой и идеологией, хотя, разумеется, от этого черт не переставал быть чертом.

Однажды к Джанкарло ди Сансеверино обратились друзья с просьбой о помощи: им, немецким евреям, грозила гибель. Он помог не раздумывая. Ведь он был рыцарем и романтиком. Спасенные им люди направили к нему других несчастных.

Так началась эта странная история, в которой Джанкарло ди Сансеверино, друг Муссолини, выступал в роли защитника униженных и оскорбленных, помогая немецким и венгерским евреям уходить от преследования гестапо.

Вскоре сложилась целая сеть помощи. Агенты Сансеверино доставляли евреев в тайные сборные пункты, переправляли их в морские порты, откуда судами компании, принадлежавшей Джанкарло, они добирались до Африки и Палестины.

Операция была слишком масштабной, чтобы остаться незамеченной.

Один высокопоставленный друг Сансеверино предупредил его о возможных и, скорее всего, неизбежных последствиях «благотворительности». Джанкарло не внял предостережениям. Наверное, сыграла свою роль и женитьба на красавице Лиз, в которую он был страстно влюблен: она поддержала мужа в трудную минуту.

Вскоре, однако, разыгралась драма – германские войска оккупировали Италию. Друзья тотчас дали знать синьору Сансеверино, что ему с минуты на минуту предстоит встреча с гестапо. Скрыться было невозможно.

Убежденный итальянский фашист-романтик не ждал ничего хорошего от встречи с убежденными немецкими фашистами-рационалистами, которые, как он уже знал, готовились публично обвинить его в предательстве, в измене родине. Его, патриота, страстно мечтавшего о Великой Италии. Загнанный в угол, он покончил с собой. Юная Лиз стала вдовой.

«Но это бы еще полбеды, – проворчал Джо Валлентайн-младший, откупоривая вторую бутылку виски. – Обезумевшие от счастья левые затеяли судебное преследование Сансеверино как врагов Италии и пособников Муссолини. И ни одного свидетеля, готового выступить на стороне защиты. Кто затаился до лучших времен, кто убежал из страны, кто мертв…»

Он уже решил, что возьмется за это дело. Он понял, что судьба дает ему замечательный шанс, сулит волшебный приз. Эта история захватила его. Богатый фашист-романтик, спасающий людей от фашистов. Красавица жена. Любовь и ненависть, тайна и выбор…

«Что скажешь?» – спросил Джо.

«Синьора… – Ермо запнулся. – Могу ли я взглянуть на один женский портрет… я чувствую… то есть мне кажется, что он там, в зале…»

Она без слов поднялась. Он последовал за ней.

«Но эта картина не внесена в каталоги, – сказала она, когда они приблизились к полотну. – Как вы узнали… Это моя бабушка. Ее звали…»

«Софи, – вырвалось у него. – Софья».

Рыжие кудри, голубые глазищи, полуобернувшаяся на бегу, улыбающаяся, счастливо задыхающаяся…