Кэтрин Энн Портер Array - Библиотека литературы США

Но пока доктор Кортленд сам ей не сказал, Лоурел ничего не знала о том, что медицинское образование он получил отчасти благодаря ее отцу. Никогда судья Мак-Келва богатым не был, только в последние несколько лет, совершенно неожиданно, он получил какие-то деньги, когда открыли нефть на нескольких акрах песчаной земли, все еще принадлежавшей ему в какой-то глуши. Денег было не так уж много, но вместе с пожизненным жалованьем вполне достаточно, чтобы уйти на покой без всяких финансовых забот. « Вот видишь , — написал он Лоурел, вернее, продиктовал Дот, которая обожала, печатая на машинке, подчеркивать его слова, — кто теперь скажет, что я напрасно так и остался оптимистом, даже после Потопа? А не хочется ли тебе удрать с работы, пригласить кого-нибудь из друзей да отправиться всей компанией встречать весну в Англии и Шотландии?» Но вслед за этим пришла весть, что он собирается жениться на Фэй.

Она прошла уже по всей комнате — теперь настала очередь письменного стола. Он стоял посреди комнаты — отцу он достался от прадедушки, делали его в Эдинбурге, — и его тяжкая массивность казалась внушительной, индивидуальной, как громадный концертный рояль. (Позабытый рояль в гостиной выглядел совершенно безликим.) Позади стола раскинуло подлокотники кожаное кресло — теперь его вернули на старое место.

Лоурел подошла к столу. На нем напротив отцовского кресла всегда стояла фотография ее матери: Бекки оторвали от дела в саду и попросили сесть на скамейку — естественно, портрет получился несколько суровый. Теперь его больше не было. Конечно, это можно понять. Теперь здесь осталась только одна фотография — она и Филипп, сбегающие вниз по ступенькам маунт-салюсской пресвитерианской церкви сразу же после свадьбы. Отец вставил ее в серебряную рамку. (И Лоурел тоже. Ее замужество было волшебно легким, таким легким — и кратким и завершенным, и все было связано с Чикаго, а не с этим домом.)

Но на стол что-то пролили. Твердые ярко-красные капли на темном дереве — нет, не сургуч — лак для ногтей. Застывшие капли вели, как следы, к креслу, словно Фэй, примостившись на ручке кресла, намазала ногти и пробежалась пальцами по столу.

Лоурел села в кресло отца и протянула руку к верхнему ящику — никогда в жизни она не посмела бы открыть его. Он не был заперт, да и запирали ли его когда-нибудь? Ящик поддался легко, почти невесомый, как и пустой отцовский ящичек из-под сигар — единственное, что осталось в столе. Один за другим она открывала все ящики по обе стороны громадного стола — из них все выгребли. Значит, кто-то все-таки поспел сюда раньше ее.

Разумеется, все его документы хранились в сейфе у него в кабинете, ими теперь занимался майор Баллок, а завещание было в нотариальной конторе. Но что сталось с письмами, которые он получал, с письмами ее матери?

После их женитьбы мать писала отцу каждый день, когда они расставались, — так она сама говорила. Он часто уезжал на сессии суда, в деловые поездки, а она — всю их совместную жизнь — каждое лето обязательно проводила целый месяц в Западной Виргинии, «там, дома», и обычно брала с собой Лоурел. Где же все ее письма? Куда-нибудь запрятаны, вместе с ее портретом — в саду?

Их не было нигде, потому что он их не хранил. Он никогда не берег их: Лоурел знала это, прекрасно знала с самого начала. Он быстро расправлялся со всей своей корреспонденцией и, ответив на письмо, тут же бросал его в корзину для бумаг. Лоурел не раз видела это своими глазами. А если это было письмо ее матери и она звала его, он просто приезжал.

Но здесь не было ни следа ее матери; Фэй ничего не удалось найти, а Лоурел — взять себе. Только один человек оставил тут следы — цепочку лаковых капель. Лоурел принялась старательно уничтожать их: она сковырнула их с поверхности стола и терла его воском до тех пор, пока и от них следа не осталось.

Это было в субботу.

— Лоурел, ты помнишь, ведь мы и вправду были подружками на твоей свадьбе! — воскликнула Тиш, когда они воскресным вечером сидели после обеда за стаканом вина.

Хотя родители всех подружек по-прежнему жили в нескольких кварталах от дома Мак-Келва, почти все они, вернее, их мужья построили себе новые дома в «новом районе» Маунт-Салюса. Их дети жили еще дальше и уже учились в колледжах. Только младший сын Тиш еще жил дома.

— Но он к нам все равно не выйдет, — сказала Тиш. — У него гостья. Девица влезла прямо в окно к нему в комнату. В шахматы, говорит, пришла играть. Так и сказала. Но по-моему, это та же самая барышня, которая вчера влезла к нему в окно в одиннадцать вечера. Я увидала фары на подъездной аллее и пошла взглянуть. А звонят ему каждую минуту, и все девочки. Ему ведь уже пятнадцать… Помнишь мою маму на свадьбе? — продолжала Тиш. — Только все окончилось, смотрю, она плачет-заливается. Подошла к твоему отцу и говорит: «Ах, Клинт, как все это грустно!» А судья Мак-Келва ей в ответ: «Что вы, Теннисон, если бы я думал, что все это грустно, я бы не разрешил им пожениться».

— «Не разрешил»? Да я никогда не видела, чтобы человек так радовался на свадьбе, — сказала Герт.

— Война войной, а мы пили настоящее шампанское — судья сам за ним посылал в Новый Орлеан! — воскликнула одна из подруг. — И оркестр был, негритянский, пять человек. Помните?

— Мисс Бекки считала, что это чистейшее мотовство. Ребячество. Но судья Мак-Келва настоял на своем: свадьба так уж свадьба, по всем правилам.

— Ведь Лоурел у него единственная.

— Мама втайне всегда была суеверной, — сказала Лоурел, словно заступаясь за мать. — Может быть, она решила, что это плохая примета — так радоваться своему счастью…

С шезлонга у окна она видела, как на западе мерцают зарницы, словно трепещут крылья птиц, ныряющих в воду.

— Значит, судья Мак-Келва старался ее успокоить. Помнишь, какой прием мы устроили в твою честь? — Герт с ласковой усмешкой хлопнула Лоурел по плечу. — Тогда еще старый клуб был цел, до пожара, теперь такого зала нигде не найдешь.

— А Фил хорошо танцевал, Полли? Совсем не помню. — Тиш раскрыла объятия, словно ожидая, что воспоминание само придет и унесет ее в танце и все сразу оживет.

— Уверенно, — сказала Лоурел, немного отвернувшись и прижимаясь щекой к подголовнику кресла.

— Твой папочка не меньше нас умел веселиться на больших балах, лишь бы все было изящно, красиво да чтобы мой предок не успел перебрать, пока все не разъедутся, — сказала Тиш. — А моей маме лучше было бы тогда поберечь слезы до свадьбы своей собственной дочки.

Тиш была единственной разведенной из их компании, как Лоурел была единственной вдовой. Когда-то Тиш убежала с капитаном футбольной команды своего колледжа.

— Помню, однажды, когда твой отец был мэром города, им надо было ехать на какой-то вечер в Джэксоне — то ли на съезд адвокатов, то ли на прием к судье, — словом, судья Мак сам купил платье для мисс Бекки, привез платье в коробке — вот был для нее сюрприз! Крепдешин, и весь расшит бисером. Понимаете — бисером! От ворота до самого низа — сплошная вышивка, — сказала Тиш. — Да где же ты тогда была, Лоурел?