Владимир Войнович - Малиновый пеликан

Он опять развел руками, пожал плечами, а лицом показал полный отказ.

Тем временем задние напирали на передних и нетерпеливо вопрошали, что там происходит. Передние отвечали следующим за ними:

— Нужна экспертиза.

И следующие за следующими отвечали следующим за ними:

— Нужна экспертиза.

Так эти слова шли из уст в уста дальше, постепенно убеждая восставший народ, что прежде, чем восставать, надо все-таки провести экспертизу, пройти нужные согласования и получить необходимые разрешения, резолюции и печати. И когда дело дошло до последнего ряда, все стали поворачиваться в обратную сторону, последний ряд стал первым, а во главе его оказался Чегевар Лимонадов, который шел сзади, а теперь оказался первым и с лозунгом «Даешь МИД!» повел народ на Смоленскую площадь. Но потом, как я слышал, в этой толпе возникли серьезные разногласия, и одни по-прежнему шли на МИД, но не дошли до него, другие не дошли до Лубянки, третьи хотели ограбить ГУМ, но он за это время сгорел, повернули на ЦУМ, но по дороге рассеялись, разбрелись по пивным и закусочным, а другие и вовсе отправились по домам, но все добрались или нет, неизвестно.

Но когда все повернулись, и самым последним оказался, конечно, я, начальник охраны, приблизившись ко мне, сказал:

— А вас попрошу остаться. — И, понизив голос до шепота, добавил: — Сам хочет вас видеть.

— Меня? — удивился я.

— Именно вас.

Все еще недоумевая, зачем я мог понадобиться столь высокому лицу, я последовал за начальником. Сначала меня провели через металлоискатель, потом очередной охранник всего меня общупал, нашел в боковом кармане пластмассовую расческу, долго вертел в руках, соображая, не могу ли я употребить ее как орудие нападения. Решил все-таки, что такое возможно, и оставил ее у себя, пообещав, что, если вернусь, он мне ее отдаст. Меня смутило то, что он сказал «если», а не «когда», но я решил положиться на судьбу, однако попросил охранника, прежде чем он оставит расческу у себя, дать мне ей причесаться. И надо сказать, что он проявил понимание, не отказал. И вот я сижу в очень просторном зале, может быть, даже в Грановитой палате или какой-то другой. Вдоль стен расставлены кресла, а над креслами к стенам прибиты головы разных диких животных: тигров, волков, медведей, оленей, лосей, кабанов и прочих. И под каждой головой табличка с каким-то текстом, который я издалека разобрать не смог. Я сижу в одном кресле, а в других разные высокопоставленные люди: министры и генералы, которых я раньше видел только по телевизору и никогда даже в самых честолюбивых своих мыслях не мог представить, что когда-то вот прямо в самой близкой близи увижу таких знаменитостей. Один генерал с четырьмя звездами на погонах рядом со мной сидел, очень известный, и, судя по тому, что он со мной почтительно поздоровался, я оказался тоже небезызвестен ему. Сидели молча. Я от нечего делать достал свой мобильник и стал писать эсэмэску жене. Так, мол, и так, ты не поверишь, но сижу в приемной Перлигоса, поздравь меня и, если что, не поминай лихом.

— Я извиняюсь, — шепотом обратился ко мне мой четырехзвездный сосед, — а вы здесь по какому делу? Тоже коррупционному?

— Я?! — удивился я. — А почему вы так думаете?

— Потому что здесь сидят все те, кого обвиняют в коррупции. Вот я и думаю, что вы тоже по такому же делу.

— Да нет, — говорю, — я к коррупционным схемам, к сожалению, допущен не был.

— Как это? — говорит сосед. — Как это не был? Неужели вам никто ничего не заносил, не откатывал?

— Увы, — говорю, — все мимо несли, а ко мне ни разу не завернули.

— Да, — вздохнул мой сосед, — много еще у нас несправедливостей.

Посидели, помолчали. Мой сосед сидел, опустив голову, и шевелил губами, может быть, беззвучно репетировал свою оправдательную речь или вспоминал десять библейских заповедей.

— Простите за любопытство? — спросил я его. — А в чем вас конкретно обвиняют?

— В сущей ерунде, — ответил он и объяснил суть.

Ему, занимавшему должность начальника управления вещевого снабжения армии, было выдано сто миллионов рублей на покупку байковых зимних кальсон солдатам срочной службы. Он закупил вместо кальсон сатиновые трусы. Он сам, когда был молодым, стеснялся ходить в кальсонах, поэтому думал, что и солдаты предпочтут кальсонам трусы. Он сэкономил на этом из ста миллионов семьдесят, которые положил на свой счет в офшорном банке. А тут ударили сначала санкции, а потом и морозы. В результате санкций счета его оказались замороженными, а в результате морозов солдаты себе кое-что отморозили. А его привлекли к ответственности. Это решение ему показалось несправедливым, потому что раньше, начиная примерно с капитанского звания, он всегда делал что-то подобное, и ничего, проходило, а теперь попал под кампанию усиления борьбы с коррупцией.

Сидел здесь и сам министр обороны, которого раньше, учитывая его объемы и размер одежды, называли Экстра-Экстра-Лардж министром, а теперь, учитывая изменившийся статус, стали называть Экс-Экстра-Экстра-Лардж министром. Так вот он, когда был уже Экстра-Экстра, но еще не Экс, ворочал не миллионами, а миллиардами, купал свою любовницу в шампанском и парном молоке и по-честному делил с ней военный бюджет: половина стране, половина себе, половина любовнице. Вы скажете, по правилам арифметики тут что-то не сходится, но по его правилам до поры до времени все сходилось. Законную жену при этом он своим вниманием обходил, нарушая правило другой арифметики. Дело в том, что его женой была дочка одного большого начальника, большего даже, чем сам этот министр, и раз уж тебе с таким человеком повезло породниться, так будь ей верен до гроба по известной украинской пословице: бачилы очи що купувалы, ишьте хочь повылазьте. Так вот, если бы он ел, что купил, и как примерный семьянин делил бюджет со страной и женой, ему могли бы просто поставить на вид. Или объявить выговор. Или даже похвалить за расторопность. Но в этом случае его ожидало суровое наказание, что было видно по выражению его лица и состоянию тела, которое все дрожало, как тесто в квашне во время землетрясения.

Любовница тоже ожидала высокого суда, но не дрожала, а, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, сидела в уголке и сочиняла поэму, посвященную ночной розовой пижаме Экстра-Экстра-Лардж, которую у нее нашли при обыске. Ее обнаружили в тот момент, когда в ней находился сам министр. Министра тогда из пижамы вытряхнули и увели, а пижаму оставили, и этот предмет одежды теперь вдохновлял любовницу на высокое творчество, немедленно распространявшееся по широким просторам Интернета. Всю поэму о пижаме я не запомнил, но отдельные строчки застряли в моей слабеющей памяти: