Роман Сенчин - Любовь, или Не такие, как все (сборник)

– Так я чего… Я прихожу – он лежит. А она стоит… – под взглядом Таисии Анатолий Михайлович совсем сник и еле слышно добавил: – Я ничего писать не буду.

Тут пришла очередь возмущаться майору:

– То есть как – не будешь? Соберись, совсем немного осталось! Этот говнюк нам все показатели портит, правильно девка твоя говорит – его давно пора на нары! Вспомни: сам жаловался, как он за твоей бабой подглядывал.

Забийворота покраснел еще гуще и мстительно ответил:

– За твоей тоже, между прочим!

Спиридонов в примирительном жесте поднял руки вверх:

– Вот что, товарищи, давайте без этих интимных подробностей. Насколько я понял, заявления нет и, похоже, не будет. В таком случае позвольте мне заняться персоной задержанного.

– Тебе-то он зачем? – устало спросил майор и посмотрел на часы – когда, наконец, закончится этот дурдом?

– Это уже вне вашей компетенции, товарищ майор, – вполголоса ответил Спиридонов. – Но я очень рад, что вы никому не даете нарушать закон. Освободите Миленького.

Голос снова подала потерпевшая:

– Я не поняла – у вас тут мафия, что ли? Может, вы тут все заодно?

Супруги Ишутины, все еще присутствовавшие при разговоре, испуганно прижались друг к другу.

– Барышня, вы свободны, – мягко улыбнулся Спиридонов. – Ваши дерзости меня ничуть не трогают. Спасибо скажите, что я не настаиваю на вашем задержании, поскольку уверен – протокол о снятии вас с поезда уже где-то в глубинах местной канализации. Так что ступайте и не грешите.

Девица схватила свою хипповскую торбу и убежала вон, громко хлопнув дверью.

– Товарищи Ишутины, вы тоже свободны. Спасибо, что проявляете бдительность.

Ишутины всем – и даже закрытому в обезьяннике Миленькому – сказали «до свидания» и хотели уже выйти, как дверь распахнулась, и на пороге снова оказалась гражданка Касатонова. Она растолкала пару, подошла к растерянному лейтенанту Забийворота и потребовала, выставив руку:

– Билет!

Забийворота некоторое время будто не понимал, о чем идет речь. Когда сообразил, то полез в карман брюк и достал оттуда маленький картонный прямоугольник. Девица выхватила билет, небрежно бросила в сумку и, покачав головой, сказала:

– Трус!

На этот раз она ушла спокойно и даже плюнула в Миленького, который так и сидел в позе роденовского мыслителя, держась за голову.

– Эксплуатируете несовершеннолетних, товарищ Забийворота? – снисходительно улыбнулся Спиридонов милиционеру.

Забийворота снова покраснел и ушел вслед за потерпевшей и супругами Ишутиными.

Спиридонов не оскорбился. В конце концов, что ему до обид простых смертных?

– Товарищ майор, освобождайте вашего маньяка. Да аппарат ему верните!

Майор удивился:

– Какой аппарат? Его с пустыми руками привезли.

Спиридонов рассмеялся:

– С такими кадрами вы можете вообще без доказательной базы оказаться. Это как – милиционер орудие преступления с места происшествия не взял?

Майор молча снес унижение, открыл обезьянник и велел Миленькому выметаться.

Миленький охал и продолжал держаться за лоб. От него почти не воняло, и выглядел он после помывки и стрижки более молодым.

– Иди чуть впереди, на крыльце остановишься, – предупредил Спиридонов.

– А ху-ху не хо-хо? – огрызнулся Миленький.

– Я сейчас передумаю, помогу грамотно оформить на тебя заявление, и пойдешь ты на зону к грубым мужикам, которые очень не любят насильников, – пообещал Спиридонов. – Все понятно?

Миленький, пробурчав что-то про пархатиков, пошел впереди и послушно остановился уже на крыльце ОВД.

– Закурить есть? – спросил Миленький, дыша полной грудью.

Спиридонов вынул из пиджака пачку «Camel» и протянул освобожденному узнику.

– А спички?

Спиридонов щелкнул фирменной зажигалкой. Миленький затянулся, а пачку положил себе в карман. Спиридонов ухмыльнулся – на самом деле внутри лежали обычные «Родопи», но кто разбирает мелкий шрифт?

– Знаешь, старик… – Спиридонов потрогал пальцем выкрашенные зеленой краской перила, убедился, что они высохли, и оперся обеими руками. – Кругом такой большой, такой прекрасный мир, живи да радуйся. А мне приходится с вашим братом возиться. Как же мне это надоело…

– Щас заплачу, – ответил стоящий за спиной Миленький, громко пыхтя сигаретой. – Чего ж возишься?

– Это ненадолго. Скоро все изменится. Понимаешь, старик, тут как в банке. Сначала ты служишь интересам родины, вкладываешь свои силы, а потом она служит твоим интересам и отдает с процентами.

Спиридонов увидел, что из «уазика» выходит Леонтьев и направляется к нему.

– Думаешь, я тут случайно появился, случайно тебя нашел? Да хрен ты угадал. Я эту операцию планировал. Впрочем, ладно, о делах потом поговорим – сейчас надо будет Леонтьева уговорить, чтобы он тебя на борт принял. Хотя, конечно, ты уже не так воняешь… или это у меня нос ничего не чувствует?

– Ты чего, сам с собой разговариваешь? – спросил Леонтьев, подойдя к крыльцу.

Спиридонов оглянулся.

Миленького нигде не было, он сбежал, пока Степан Борисович с ним откровенничал. Значит, ничего не услышал. Впрочем, это даже к лучшему.

– Слился, засранец, – сказал Спиридонов. – Ну да ладно, авось, на сегодня он больше в историю не попадет. Поехали, успокоим твоего шефа – отмазал я маньяка вашего.

Если кто-то подумал, будто сразу после кутузки Миленький трусливо убежал к себе – хрен тот угадал, потому что Миленький был не из таковских. Первым делом Миленький побежал на место преступления. Туда, где он выронил свою картонку.

Собственно, ему не столько камеры было жаль, сколько отснятого материала. Миленький морщил лоб в отчаянных попытках вспомнить – успел он, прежде чем его вырубило дверью, закрыть объектив колпачком или нет? Затвор заедало, и он мог не до конца закрыться, колпачок был страховкой. Если пленка засветится, как случалось чаще всего – это будет катастрофой.

Потому что девка, которую он запечатлел, была чудо как хороша. Правда, увидел он ее лишь мельком, когда она плюнула в него через решетчатую дверь обезьянника, но и этого было достаточно. Такой модели у него еще не было. Поэтому он торопился обратно в сады. И молился о том, чтобы камеру никто не нашел, чтобы на нее не позарились птицы, чтобы какая-нибудь шавка не изнохратила пахнущий мясом картон.

На автобусе, конечно, он доехал бы за десять минут, однако сейчас, в конце рабочего дня, об этом можно было и не мечтать – выгонят из салона уставшие за день работяги. Еще и напинают. Поэтому шел он дворами и переулками, избегая попадаться группам людей больше трех. Были прецеденты.

До цели своей он дочапал, когда солнце уже спряталось за деревья. Вокруг не было ни души, только где-то тенькала синица да стучал в телеграфный столб дятел. Домик с петухами на ставнях сиротливо жался к забору. Косой оранжевый луч солнца, чудом пробившись сквозь деревья, играл на одинокой трехлитровой банке, пылившейся на штакетине.